— Надо разорвать нашу связь, — говорит он. — Резать.
Слово, от которого хочется тошнить.
— Нет, — отвечаю я мгновенно и слышу себя сейчас: нет.
Те, кто связан магически, знают: разрез — крайняя мера. Можно потерять важную часть себя... Тьфу. Я пытаюсь предложить другой вариант — всё, что в магических училищах называли «длинной работой». Он слушает и качает головой.
Дверь за его спиной шевелится. Тень. Шаг — не охрана, а тот самый советник. Камень смазывает его лицо, я вижу только силуэт: тонкое плечо, длинная кисть, как у музыканта. Голос — мягкий, тягучий, с тем самым едва слышным «с» на конце слов, как у южан. И в этом шелестящем «сс» — знак: проклятая школа, где шипение вшивают в магические формулы. Я по коже помню эти связки. Я оборачиваюсь на звук и ощущаю, как наша нить натягивается: чужая рука пытается дергать мной как марионеткой.
— Хватит, — говорит Каэл и поднимается. Пальцы у него те, что столько раз держали меня за запястье уходят в воздух остриём, и одним махом, одним заклинанием, произнесенным через шепот, режут.
В миг я перестала быть его ведьмой, а он... моим драконом.
И меня накрывает боль, словно выдернули из груди сердце. В ушах звенящая тишина в груди. Я падаю на край стола, цепляюсь за него ногтями и только потом понимаю, что со мной произошло.
Он разжимает пальцы и не смотрит на меня. Выдыхает. И почти сразу все звуки мира возвращаются: дождь, голоса, шаги, шорох бумаги. Я в прошлом дышу и не чувствую его. Как будто отрезали руку.
Видение отключается так же резко, как включилось. Камень щёлкает и возвращает нам наш зал с солью, с треском, с Шипом под моей ладонью. Но запах дождя ещё держится в ноздрях и в груди всё ещё круглая первородная дыра.
— Зачем ты мне это показал, — говорю я залу, но отвечаю себе.
Где нитка тонка, там и рвётся, — повторяет камень.
— Не политико, — выговариваю я, ловя воздух между словами, — а магико. Я была твоей единственной слабостью и ты от меня так просто отказался.
Каэл молчит. Он тяжело дышит, кожа у него у виска влажная. Его глаза серые глядят на меня прямо. Не прячутся и не умоляют. Я знала правду, но не хотела её признавать таковой.
— Ты резал, чтобы спрятать меня, — произношу вслух. — Не корону...
Он чуть качает головой. Голос его низок, хрипловат:
— Корону тоже и меня. Но сначала тебя. Я чувствовал, что беда надвигается и не хотел, чтобы ты попала под огонь. Потому что я знал, что лучше ты будешь жива, но далеко от меня, чем умирала на моих руках.
И всё. Никаких украшений. Никакого: «прости». Никаких дешёвых «иначе бы тебя…».
Злость поднимается быстро горячая как спирт: вспыхивает, мгновенно уходит в нос и глаза. Я сжимаю зубы, так что скулы болезненно щёлкают.
— Ты мог сказать, — произношу почти спокойно. — Тогда. Что дело во мне. Что тебя обходят через меня. Я бы сама разрезала нашу связь. Сама.
— Не было времени, — отзывается он, и мне хочется его ударить. Хотя это тоже правда. В видении всё случилось быстро — быстрее, чем помнила я. — И ты бы не дала.
— Я бы решила лучше и остались вместе... Столько лет я жила без тебя в ожидании... что ты вернешься.
Он закрывает глаза, дыхание рвется, «Шип» под моей ладонью дергается, как связанный зверь, которого пора усыплять.
Я смотрю на трещины под ногами, где ещё блестит серый «дождь» — остаточное марево видения.
И вот что хуже всего: я понимаю, что он был прав тогда, и что я бы сделала так же, окажись я на его месте. Разрезала бы быстрее, чем успела бы сказать.
— И все равно мы сейчас вместе, — выдохнул он. — Жаль только в таких обстоятельствах.
Я протягиваю пальцы к ножу, обхватываю рукоять. Надо продолжать.
Глава 6
Магический яд - это не простая штука. Это пирог из слоёв, разворачивать нужно аккуратно, по листочку.
— Начинаю расслаивать, — предупреждаю и себя, и камень, и ту тварь под кожей Kaэла, что прячется, как угорь под камнем.
Круги соли у ног густо шуршат, словно кто-то медленно перетряхивает мешок с крупной морской солью. Руны на карнизах гаснут до тёплого тусклого свечения — мягкий свет, как полотенце вокруг нас. Воздух плотнеет. Пахнет железом, пеплом, солью.
Ладонь на метке. Большой палец чуть выше ключицы, чтобы фиксировать кость. Пальцы полузажаты так, чтобы ощутить подушечками игольчатую дрожь «Шипа». Вдох до низа живота. Выдох длинный, чтобы руки не дрожали.
— Дыши, — повторяет Каэл. Голос низкий, хриплый, но ровный. Его ладонь ложится мне на затылок, горячая, уверенная. Большой палец к основанию черепа, туда, где у ведьм сходятся нитки сознания, чтобы я не «выпала из реальности», когда яд начнёт тянуть в темноту.
Контакт простой, телесный, рабочий. Но огонь от него всё равно бежит по спине.
— Раз, — шепчу, и первый слой вынимается из его метки.
Тонкая, серо-дымная пеленка, как стык ночного тумана и угольной пыли. Она липнет к моим пальцам, к коже, к ногтям. Жжёт, но не огнём, а ледяным уксусом: изнутри выжигает плоть, и кажется, что ладонь стала стеклянной. Я направляю эту дымку в узкий внутренний круг соли — туда, где яд должен лежать, как змея в корзине, и не выползать.
— Дыши, — его дыхание касается моей щеки. Сухое, тёплое.
— Два, — вытягиваю следующий слой.
Он тяжелее: не дымка, а гелевая, желеобразная тьма, как вытекшая смола. Холоднее первого — от него ломит косточки пальцев, ломит запястье. Словно я держу в руке камень из зимней реки.
Мне хочется выругаться — не от боли, от упрямства этого слоя. Он щёлкает зубами — чуть-чуть, но я чувствую, как он пытается «укусить» меня изнутри, поставить метку на моей руке. Камень посылает тонкий удар снизу — дзынь, как язычком по бокалу: «держись по центру». Я перестраиваю хват, свожу лопатки, чтобы ось была как у лучницы.
— Дыши, — повторяет он. Его пальцы погрузились в мои волосы. Большой палец надавливает на точку,