— Три, — шепчу, и на «три» «Шип» решает, что хватит терпеть.
Он делает встречный укус.
Боль не бьёт — впивается. Сначала — в подушечки пальцев, будто под ногти одновременно загнали иглы одуванчика, но сделанные из льда. Потом — по сухожилиям, туда, где ладонь встречается с запястьем, и резкой белой линией — в локтевой сгиб. Дальше — стремительно, как мороз по стеклу: плечо, шея, висок. На секунду зрение рассыпается искрами, и я вцепляюсь другой рукой в край алтаря — камень шершавый, под ногтями — соль, кровь, железо.
— Ко мне, — рычит Каэл тихо, на низкой ноте, которая у драконов всегда прямиком из груди. Его ладонь на моей шее крепнет. Вторая — находит моё запястье, где под кожей сейчас метётся ледяной зверёк, и сжимает ровно настолько, чтобы я не соскользнула. — Дыши.
Я упираюсь лбом ему в скулу не из нежности, а из опоры. Его дыхание ровнее моего. Он в состоянии держать двоих.
— Дальше, — говорю себе. Слова скрипят, как льдинки. — Дальше.
Я слой за слоем вытягиваю тьму. Соль скисает под пальцами, слышно, как внутренний круг шипит: тьма вступает в реакцию, пытается найти выход. Я подсыпаю сверху новой солью, как повар, который не хочет, чтобы суп убежал. Руки у меня дрожат, но движение — точное.
— Так, — бормочу. — Ещё. Тянись, гадина. Тянись.
Он дышит мне в висок. Внутри его грудной клетки стук становится ровнее. Я знаю: дальше будет ядро. Твёрдое, как косточка. В нём сидит имя человека — формула, которой нас метили.
— Сейчас, — шепчу, сглатывая раздражающий «вкус ржавчины» на языке.
Тянусь глубже, слишком глубоко... и яд, как умный зверь, меняется. Он перестаёт отбиваться и идёт на меня всем телом цельной чёрной волной.
Я успеваю только выдохнуть: «ч-ёрт».
Волна проникает внутрь. В висках стреляет пустым звоном, желудок сжимается ненадолго, но достаточно, чтобы мир поехал. Колени у меня подламываются: я уже стою не на ногах, а «на собственной воле», держусь на одном намерении. Камень под ногами проваливается на пол-зерна соли, в трещину, и я вижу, как из щёлки поднимается тонкая чёрная нить, пытаясь лизнуть мою тень.
— Ко мне, — уже не шёпотом, а приказом говорит Каэл и просто перехватывает меня: рука с моего запястья уже на моём плече, прижимает к себе ближе, чтобы не упала.
И тут происходит то, что он, возможно, не планировал.
Он отдаёт.
Никакого света из груди, никакого золотого сияния. Просто часть драконьего тепла пересекает границу, туда, где моя ладонь стала льдом, где в локте поселилась игольчатая дрожь. Тёплая волна, тяжёлая, как мёд, переливается через наши соединённые пальцы, через дыхание, через контакт кожи. Вкус у неё — горький, как у чёрного чая. В запахе пепел и мята. Это его жизненная сила, а не «магия», её у меня хватает.
— Не смей, — хриплю я, едва поймав себя в теле. Голос выходит чужим — строгим, как у наставницы. — Не смей.
Он не отвечает. Продолжает держать. Продолжает давать. Сердце у него в этот момент делает странную вещь: пропускает удар, потом бьёт слишком сильно, потом слишком тихо. Я слышу это не ухом — ладонью. Камень тоже слышит; руны на карнизах тревожно вспыхивают и снова уходят в тусклый янтарь: «осторожно».
— Вернись, — приказываю и поддеваю «отданное»и обратно в его грудь. — Так нельзя.
Яд, между тем, понимает, что нашёл трещину. Он пытается переехать в меня сквозь ладонь, сквозь запястье, всегда по пути минимального сопротивления. Соль, к счастью, держит: внутренний круг, как миска, принимает края волны.
— Смотри на меня, — приказываю. Он слушает. Серые глаза прямо в мои. Мы дышим в одном темпе. Я говорю тихо, но жёстко, как говорят коню у уха перед прыжком: — Не давай мне драконий огонь. Дай мне магию.
Он понимает. Его ладонь с моей шеи сдвигается на затылок — ниже, к основанию, пальцы находят нервный узел, нажимают. Его дыхание перестраивается — раз-два, раз-два, раз-два — коротко, ровно, как марш. Мой организм подхватывает этот счёт механически, как под песню. Внутри — становится тише. Я снова вижу пальцами.
Яд сопротивляется. Он рычит — не звуком, структурой. Я слышу его «речь»: моё-моё-моё, крохотный эгоизм любого проклятия. Я отвечаю тем, чем умею лучше всего: магическим узором.
— Попалась, — шепчу, и ядро проваливается в мою петельку. Соль кидает искру — чш-ш! — как от огнива. Я резко тяну — и половина твёрдого уходит из его грудной клетки в мой круг. Резко легче. Он выдыхает стоном, который больше похож на шипение, я — тоже.
И тут яд идёт вторым ходом. Пока я занята косточкой, он отбрасывает суконный слой как слизь, липкую, как смола, прямо мне на руку. Пальцы сводит так, что кажется - кости потрескались. Во рту горечь, как если бы я проглотила пригоревшую специю. В глазах — чёрные снежинки. И в этот миг Каэл — снова — кидает в меня тепло.
— Ещё чуть, — бормочу, восстанавливая свои руки. Яд в моей петельке уже «пищит» — хочет назад. Нельзя. Соль держит.
Внутри всё дрожит. Как после слишком быстрого бега, но я всё еще на ногах.
— Смотри на меня, — повторяет Каэл, когда видит, что мои зрачки плывут.
— Ещё один заход, — шепчу и, скользнув взглядом по его лицу, понимаю, он бледнее, чем прежде.
Краем глаза вижу: на полу у внутреннего круга соль потемнела — как будто кто-то пролил туда ночной чай.
— Держись, — говорю.
Он кивает. А я снова кладу руку на метку.
И я слышу, как его сердце, пропускает снова один удар. Потом ещё. И ещё.
Я не отпускаю.
Холод бежит по руке, как чернила по промокашке, пытаясь прорисовать меня изнутри в чёрно-белом. Я ловлю шип на сгибе локтя и резко, почти грубо, сворачиваю вниз, в соль. Это как схватить ужика голыми руками и вдавить обратно в кувшин: скользит, шипит, вырывается, но форма кувшина уже готова.
— В круг, — шепчу сквозь зубы. — В круг, тварь.
Соль принимает. Шипит — тонко, нервно, как мокрая спичка. Белые кристаллы темнеют на глазах, будто кто-то подлил в них ночи. Я досыпаю сверху, не глядя, по памяти — рука сама находит мешочек, пальцы сами щиплют, рассыпают.
— Ко мне, — глухо говорит