Нашему совместному сочинительству сопутствовала территориальная близость Сретенки Липского и моей Неглинки. И — родственная служба наших родителей.
Наши с Андреем отцы были кадровыми военными, прошедшими всю Великую Отечественную войну и в частности — Финскую, где мой отец был танкистом, а дядя Женя Липский — автоматчиком в белом маскхалате. Не исключено, что их пути пересекались — там, в Финляндии, в 39-м.
Однажды я предложил дяде Жене такую гипотетическую картинку: дядя Женя вместе с другими, такими же, как он, автоматчиками, бежит на лыжах вслед за нашим танком.
— Ребята! — умоляюще кричит дядя Женя танкистам, и в их числе — моему отцу, водителю танка. — Возьмите нас на борт! Ну что вам стоит?!
— Беги, беги! — отвечает мой отец. — Нельзя, чтобы пехота наши смотровые щели загораживала!
Дядя Женя сказал, что тогда, в Финляндии, всё было с точностью до наоборот: автоматчики бежали прочь от наших танков, потому что танки горели и трещали, как «сухие ёлки»!
Как-то пришлось мне бежать на лыжах вместе с дядей Женей и Андреем Липскими — по заснеженным просторам пансионата «Клязьма». Бегу, чувствую, что не моё это дело — лыжи. А те — Липские — ну точно как автоматчики в Финляндии. Несутся как угорелые.
Несмотря на то что певцом я был никудышным, однажды мне всё-таки пришлось спеть на широкой публике — по замыслу режиссёра Юрия Степановича Чулюкина («Девчата», «Неподдающиеся», «Королевская регата»).
Тогда (в 1963 году) я играл в его телевизионном спектакле «Волшебная шкатулка» по мотивам повести Короленко «Дети подземелья». Трактирный мальчик за мытьём посуды поёт о своей безрадостной участи. Спектакль шёл в прямом эфире, но пел я под фонограмму — свою же собственную. Песня записывалась на Пятницкой, в Центральном доме звукозаписи. Автор слов — Ю. Чулюкин, композитор — А. Островский («А у нас во дворе»). Он же, Аркадий Ильич Островский, дирижировал оркестром и одновременно играл на рояле и в особо лирических местах — на клавесине. Я пел: «На дворе бывает дождик, и теплее жить в дому. Очень плохо, очень плохо человеку одному». Среди прочих запомнилась строчка: «Изловить бы мне синицу — не отдал бы никому!» Ну и припев: «Очень плохо, очень плохо…» Песня замолкает — в трактир входит роскошный бродяга (артист Яковлев), весёлый фокусник…
До сих пор пребываю в ужасе от этой экзотики: в 1987 году Юрий Степанович Чулюкин трагически погиб без объяснённых обстоятельств — в Мапуту, в Мозамбике.
Вспоминаю домашний театр на квартире у художников Димы Константинова и Лены Андреевой. Игралась пьеса «Репа» моего сочинения. Липский как действующее лицо («Пёс») поёт: «Репа — источник жизни и света, репа — метафора гроба и склепа! Репа — сжигает сердце дотла, у Репы — мохнатая сверху ботва!»
«Пёс» и «песня» — эти слова мне давно хотелось соединить в каком-нибудь литературном виде, подчеркнув их поэтическое родство. От таковой затеи остался один лишь мой рисунок на папке с песенными текстами: пёс воет на луну. Похожий по сюжету рисунок я наблюдал на крышке нашего трофейного патефона «Victor» — у граммофонного раструба сидит пёс, слушающий голос, оттуда исходящий. «His Master’s Voice».
До 1988 года песни исполнялись в домах друзей, в мастерских художников и однажды — на сцене Правления Союза художников СССР на Гоголевском бульваре. Затем, уже в составе поэтической группы «Альманах», наши песни вышли на широкий простор всамделишных театральных площадок — Театра им. Пушкина, ДК Зуева и Театра кукол на Спартаковской.
Об их ненамеренной театральности скажу, что да, во многих песнях имеются свои кулисы, задник, вертящаяся сцена и dues ex machine.
Некоторые песни после долгой над ними работы выкидывались в мусорную корзину. Оттуда, из этой корзины, до меня до сих пор доносится одна, самая навязчивая и ненавистная мне строчка: «Меня пугают все мои знакомые: — Нас одолеют скоро насекомые!» И — к сожалению, строчка, актуальная до сих пор: «И даже тот, кого не понимают, при встрече мне руки не подаёт».
Наша первая песня была написана в 1970 году, а последняя — в 1988-м. Получается так, что возникли эти песни в период безнадёжного застоя, а иссякли в разгар перестройки, дарующей надежды.
Не нравится мне такая зависимость.
«Но Бог судил иное».
Паровая баллада
Это кто кричит усат:
«Стоп, машина, стоп — назад,
Впереди предательские мели!»
Кто на мостике орёт:
«Стоп, машина, стоп — вперёд!»
Кто такой сердитый и умелый?
Это я веду машину,
Капитан неустрашимый,
Это руки мои сжимают медный штурвал
Кто там огибает взрыв,
Стоп, машина, стоп и вкривь —
Кто это исторг огонь из палки?
Кто брони таранит кость,
Стоп, машина, стоп и вкось —
Кто это горит в могучем танке?
Это я веду машину,
Командир неустрашимый,
Это я в несгораемом шлеме
В танке сижу!
Вот над облаком взвились —
Стоп, машина, стоп и ввысь —
Два крыла из лёгкого железа.
В три погибели согнись —
Стоп, машина, стоп и вниз —
Головою в сердцевину леса.
Это я веду машину,
Я пилот неудержимый,
Это мой бесподобный штопор
Видит лесник
Будем мёртвы, будем живы —
Вечно водим стоп-машины
Мы диктаторы медных железок
Песню поём:
Глубоко в сырой могиле
Славим мы машинный пар
Самовар — наш перпетуум-мобиле
Голова — наш лучший самовар!
Товарищ подполковник
— Товарищ подполковник,
Разрешите обратиться:
Над казармою летает
Обезумевшая птица.
Птица гадит на фуражку
Бесподобного кумира —
Что же делать?
— Не робей, ребята, смирно!
Иванов, наполнить фляжку,
Панасюк, умыть кумира,
Эй, кумир, сменить фуражку.
Не робей, ребята, смирно!
— Товарищ подполковник,
Разрешите обратиться:
Товарищ подполковник,
Разрешите похмелиться —
Птица гадит на продукты,
Провианты все протухли! —
Что же делать?
— Не робей, ребята, смирно!
Иванов, во имя мира —
Объявить войну войне!
Почему кумир в говне?!
Панасюк, тащи обоймы!
Не робей, ребята, вольно!
— Товарищ подполковник,
Вы мне