Голову расколола страшная боль. Я знал, что это сказывается моя болезнь и с каждой слезой из меня вытекает жизнь. Капли все сильнее наливались синевой.
Но я не жалел и не пытался успокоиться. Плакал вволю.
Вскоре меня скрутило судорогами и показалось, что глазные яблоки закипают. Оберегавшие меня всю сознательную жизнь нечувствительные слезные железы сдались под напором слез и теперь отрабатывали семь лет простоя.
Все расплылось, я упал на колени, прижал «Тетрадь слез» к груди и плакал, упершись лбом в асфальт.
Сознание уплыло, но я все равно лил слезы.
Эпилог
Что-то гулко лязгнуло, и я очнулся. Вокруг меня хлопотала какая-то женщина в белом. Не понимая, где я и что со мной, я огляделся по сторонам. Быстро сообразил, что нахожусь в больнице.
Как я тут очутился, вспомнил не сразу.
– О! – Медсестра заметила, что я пришел в себя, задала пару вопросов и позвала доктора.
Постепенно память возвращалась. Точно. Я был в сквере, узнал, что на самом деле случилось с Хосино, прочитал последнюю страницу «Тетради слез» и разревелся. Думаю, я выплакал намного больше чайной ложечки слез, но почему-то не умер. Хосино погибла на месте до прибытия скорой, а мне, кажется, еще предстояло помучиться…
В голове звенела пустота, а доктор говорил какие-то мудреные вещи. Когда лекция окончилась, в палату вошел отец.
– Какое счастье, Кэй. Какое счастье! – Он, проливая слезы, хлопал меня по плечам.
Никогда не видел, чтобы отец плакал. Даже когда мамы не стало. Может быть, тайком, чтобы не ранить мои чувства, и все же сегодня я в первый раз видел его слезы. Я привык видеть лишь его гнев, потому только диву давался: надо же, сам черт способен прослезиться.
Еще где-то час отец пробыл со мной в палате, но потом уехал обратно на работу.
Итак, оказалось, я проспал двое суток. Температура поднималась до сорока, но сейчас ее уже сбили, и послезавтра, если состояние стабилизируется, меня переведут в отделение общей терапии. Почему я не умер? Чтобы разрешить эту загадку, как объяснил доктор, надо дождаться результатов анализа моих слез.
Телефон полностью разрядился, но отец после работы завез зарядку. Момока несколько раз спрашивала, как у меня дела, и явно переживала. Я написал, что жив, и только тогда обратил внимание, что она прислала еще кое-что.
«То видео все поменяло! Судзуна и правда не покончила с собой!» – писала она и давала ссылку на новостную статью.
Я прочитал, что видео стало решающим доказательством вины водителя и его будут судить за неосторожное вождение, повлекшее гибель человека. Даже если его осудят, Хосино все равно не вернется, и все же мне стало намного легче. На этот раз в комментариях поносили водителя, а Хосино жалели.
По моей щеке скатилась еще одна слеза.
⁂
Через неделю меня по результатам обследований отпустили домой.
Оказалось, кислотность моих слез сильно снизилась в сравнении со значениями, характерными для болезни, и врачи полагали, что именно поэтому я выжил. Спросили, что, по моему мнению, могло измениться, и я честно признался, что в последнее время в глазах часто возникало ощущение жжения.
Слезы, выработанные железой, если не выкатываются из глаза, через слезную точку всасываются в носослезный проток. Врачи не уверены на сто процентов, но, вероятно, частое отведение несостоявшихся слез вызвало снижение концентрации кислотообразующего вещества. Адакрия проявляется в виде высокой температуры, только когда слезы выходят за пределы организма. В моем случае они прежде активно впитывались тканями тела. Может быть, все дело в этом. Врач подробно объяснил мне результаты текущих наблюдений, активно присыпая речь научными терминами, но я ничего не запомнил. В общем, прежде подобных случаев описано не было, и мне предстояло принять участие в полномасштабных исследованиях с привлечением специалистов.
Если объяснение и в самом деле именно такое, то меня спасли постоянные стимуляции слезных желез, которые мне устраивала Хосино. Именно ей я косвенно обязан жизнью.
Мне велели раз в неделю показываться в больнице.
Момоку все еще не выписали, поэтому заседания кружка пришлось временно приостановить. Я пока только привыкал к опустевшему кабинету, в котором больше не было Хосино, вспоминал ее и проливал слезы.
Спустя несколько недель врачи пришли к выводу, что в разумных пределах я могу плакать не опасаясь за свою жизнь. И в самом деле: температура повышалась, но в обморок я больше не падал. Голубой оттенок из слез практически исчез.
Каждый вечер я смотрел кино. Прошелся по списку с самого начала «Тетради слез». Комментировал впечатления Хосино. Наконец дошел до тех фильмов, что мы смотрели вместе, вспоминал, как она тогда ревела, и тоже плакал.
⁂
В середине марта Момоку благополучно отпустили домой, и в новом триместре она поступала в наш класс. Мы собирались с апреля возобновить занятия кружка.
Но прежде, в конце месяца, я случайно наткнулся в книжном на Фурухаси. Он взял с полки «Крохотную слезинку» и пристально изучал обложку. А потом отнес книгу на кассу.
– Фурухаси! Давно не виделись.
– Что-о-о? Сэяма, ты?! Привет! А я как раз обедать шел. Давай со мной!
Приятно видеть, что он совсем не изменился. Из книжного мы переместились в ближайшую кафешку.
– Я тут углядел краем глаза, что ты купил «Крохотную слезинку»? Я ее читал, – сказал я, уплетая бургер.
Удивился, что мой приятель решил прочитать книжку о болезни, которая отняла у него младшую сестру.
– Блин, так ты видел… На самом деле я давно к ней присматривался. Услышал, что автор тоже болеет адакрией, и мне стало интересно.
– Да? Ну, она довольно любопытная.
– В последнее время я стал плакать от таких вот трогательных слезодавилок. Раньше – ни в одном глазу, но после той вспышки как-то само собой началось. Странные дела! – весело признался Фурухаси, уплетая собственный обед за обе щеки.
Видимо, тот инцидент пробудил спавшие в нем чувства. Он ведь явно был довольно эмоциональный тип. Уж на что мы мало друг друга знали – и то я понял. Просто на время из его эмоционального спектра начисто исчезло горе.
– Пойдем на весенних каникулах в кино? Присмотрел один сопливый фильмец, но я очень хочу, чтобы ты тоже расплакался. Плакать приятно!
– Ага, давай.
– Все, договорились!
Мне живо вспомнилось, как стремилась довести меня до слез Хосино, и глаза опять начало жечь. Может, и стоило рассказать Фурухаси об адакрии, но я все же не стал. Она у меня уже проходит, так зачем?
И вот мы договорились вместе пойти не только в кино, но и на очередной «Слезный вечер». Мой приятель очень раскаивался и хотел попросить у сотрудников центра прощения.
⁂
Настала весна, и я отправился навестить могилу, где спала Хосино. Не один: вместе с совершенно выздоровевшей Момокой. По дороге сэмпай купила целую охапку гербер и в ответ на мой вопросительный взгляд объяснила, что это любимые цветы Хосино. А ведь и правда. Я не знал ни ее любимых цветов, ни любимого блюда. Стало немного тоскливо.
Момока, так и обнимая цветы, пристально смотрела на каменную стелу. Ветер взметнул ее длинные волосы, и я не видел, какое выражение застыло на ее лице.
– Сэяма-кун, ты уже привык?
– К чему? – уточнил я, поливая могильный камень водой.
– Мм… К миру без Судзуны, наверное?
Наконец Момока расставила цветы по вазам для подношений и зажгла благовония. Я присел рядом и тоже сложил руки в молитве.
– Нет, не привык. Вчера опять видел ее во сне. Я даже не усомнился, что она жива, и мы болтали как ни в чем не бывало. Она, как всегда, расплакалась. Но как проснулся – ее нигде нет. Когда об этом вспоминаю, в груди становится тесно, и так без конца.
– И у меня так же, – промолвила сэмпай, становясь серьезнее. – Надо же, Судзуна даже во снах у тебя рыдает. Ну что за плакса!
Несмотря на улыбку, по щеке Момоки скатилась слеза. Еще год назад я удивлялся, почему вообще люди плачут, но теперь понял, что слезы – неотъемлемая часть жизни. Печальные и счастливые. Обиженные и радостные. Я решил, что, как и Хосино, отныне не буду стыдиться слез, даже на людях.
Она научила меня, что это нормально. Со временем слезы становятся нашей силой.
– Ой, ты плачешь! Кажется, я в первый раз