Труф всегда отличалась целеустремленностью и, казалось, играючи сдавала экзамены и получала стипендии. Только Полин знала, как усердно училась и работала ее дочь, чтобы так стремительно взлететь по карьерной лестнице. Она окончила юридический факультет в Оксфорде с двойной степенью, выучилась на барристера [5], прошла стажировку в престижном учреждении и стала самым молодым практикующим барристером того года, более того, весьма успешным практикующим барристером. Труф представляла интересы жертв сексуального насилия, а также женщин, которые подвергались домогательствам или харрасменту на рабочем месте. Ее репутация и профессиональные навыки повергали в трепет юристов, которым приходилось выступать против нее.
Полин не отрывала внимательного взгляда от уткнувшейся в ноутбук дочери. В который раз она поражалась, как силы природы и удачная наследственность сумели сотворить такое прекрасное создание.
Она вспомнила, как тогда, в роддоме, впервые взяла Труф на руки и заглянула в большие темные глаза, которые, казалось, видели мать насквозь, такие умные и такие невозмутимые. Все девять месяцев она изводила Тони тем, что выбирала дочери подходящее имя, но стоило ей наконец увидеть ее, как эти месяцы мгновенно превратились в ничто. Именно тогда она и решила дать ей имя, которое означает «Правда». А позже назвала ее в честь Соджорнер Труф, известной аболиционистки и феминистки; впоследствии Полин решила, что подсознательно именно о ней и подумала в тот день.
Было и еще кое-что. Чем дольше Полин вглядывалась в свою удивительную, восхитительную доченьку, тем больше в глубине ее души росло одно страстное желание: чтобы та никогда не оказалась запятнана теми лживыми манипуляциями, которыми Полин в свое время затравила ее собственная мать.
Вот почему она дала дочери именно такое имя. Это произошло так внезапно и казалось таким очевидным, что все прочее было уже не важно…
…Наступил вечер. Полин сидела в столовой, потягивала красное вино из бокала и ждала, когда появится Труф – та задержалась, чтобы ответить на какой-то звонок.
«Вот интересно, – думала она, разглядывая людей за соседними столами, – для них обычное дело ужинать в таких залах, с огромными окнами, широкими портьерами, зеркалами в узорных рамах и в окружении множества услужливых официантов – или для них вся эта роскошь тоже в новинку, как и для меня?»
Какое-то время она рассеянно теребила лежащие без дела столовые приборы и накрахмаленную салфетку, но затем опомнилась и велела себе сидеть спокойно. Она так привыкла все поправлять, расправлять и выправлять, что просто не могла сидеть и смотреть, как ей прислуживают другие. Поначалу она даже забеспокоилась, не слишком ли это бросается в глаза, но, быстро оглядев зал, поняла, что никто в ее сторону даже не смотрит. Напротив, всех гораздо больше интересовало совсем иное зрелище.
В главные двери, придерживаемые двумя сотрудниками, вошла Труф, одетая в кроссовки «Конверс», узкие джинсы и длинную белую шелковую рубашку.
Полин глядела на дочь так, будто видела ее впервые в жизни. Неудивительно, что все взгляды в зале были прикованы именно к ней. Труф унаследовала отцовский рост в пять футов десять дюймов [6], его легкую изящную походку, его оливковую кожу, темные волосы, пронзительные глаза в обрамлении удивительно густых ресниц и от природы пышные, выразительные брови. Ее нос с крохотной горбинкой – она появилась после того, как однажды в детстве Труф выпала из коляски, – слегка загибался книзу, но при этом прекрасно гармонировал с довольно большим ртом. Увидев мать, Труф улыбнулась, обнажив идеально ровные белые зубы.
В ней явно что-то изменилось за тот месяц с небольшим, который прошел с их последней встречи, но Полин никак не могла понять что именно. Ее волосы были такими же длинными, как и раньше, разве что стали чуть гуще. Но вот в лице у нее появилось что-то настороженное, и казалось, она была слегка на взводе.
– Это был папа. Никак не хотел класть трубку, – выпалила Труф, переводя дыхание.
Шесть лет назад Труф и ее отец Тони возобновили общение и с тех пор время от времени связывались. Они общались редко, но довольно тепло и, насколько знала Полин, исключительно дистанционно.
– Ну и как он? – спросила Полин как можно бесстрастнее. Именно этот тон она всегда выбирала для разговоров о бывшем партнере.
– По-прежнему со своей шлюшкой-немкой, – пожала плечами Труф.
Любовные похождения Тони – он менял женщин как перчатки – Полин воспринимала либо с усмешкой, либо с недоверием в зависимости от настроения. Тони был человек без царя в голове, совсем как она сама в юности (подумать только, когда-то она с удовольствием занималась сквоттингом!), поэтому неудивительно, что их отношения продлились всего ничего. Тони вполне устраивала жизнь безработного музыканта, и искать нормальную работу он не желал категорически. Вероятно, все те многочисленные женщины, которые были после Полин, поначалу точно так же подпадали под очарование Тони, а потом кто-то из них – либо они, либо он – не выдерживал, и семейная лодка разбивалась о быт.
– Эта держится дольше прочих, – заметила Труф, наливая себе воды.
– Наверное, он просто стареет.
Труф подняла брови:
– Шестьдесят пять – это еще не старость!
– В случае твоего отца – возможно, – согласилась Полин. – Думаю, он как тогда не мог, так и сейчас не может вести себя соответственно возрасту.
– Люди, знаешь ли, взрослеют. – Труф смерила ее многозначительным взглядом. – А вы двое были вместе всего каких-то два года.
– Поверь, все, что нужно, я о нем поняла уже тогда.
– Но ведь он мог и измениться. В конце концов, столько лет прошло!
Действительно, прошло, но Полин никак не могла в это поверить. Все эти годы пролетели словно за один миг.
Она вспомнила, как получала сертификат об окончании Дублинского технического колледжа, после того как ее выгнали из очередной частной школы за употребление наркотиков и нежелание отказываться от панковских нарядов и причесок. Потом она наконец-то вырвалась на свободу и уехала в Лондон. Она вращалась среди друзей своих друзей, и все они делали одно и то же: тусовались, всячески показывали, какие они крутые панки, надирались в хлам, проедали пособие по безработице, заваливались спать в пустующие чужие дома, просыпались там, дрожащие, с затуманенным взглядом, и так по кругу. Сейчас даже мысли об этом вызывали у нее дрожь.
Тони, британец афрокарибского происхождения, был на девять лет старше нее. Весь в коже, с длинными руками и ногами и пронзительными зелеными глазами, виртуозно играющий на гитаре, он