– Он ел, разговаривал с нами, а в кармане лежало орудие убийства! Какой ужас! – Ахнула Николетта. – А я еще его жалела!
– Он всё время наблюдал за Виолой, ждал подходящего момента, видел, как она вошла в библиотеку прямо перед тем, как погас свет. Выскользнул из комнаты, надел перчатки, которые всегда лежали в кармане, ведь неизвестно в какой момент понадобится его врачебная помощь. В столовой все кричали и ахали и он понимал, что можно без проблем действовать в таком шуме.
– Как он…
– Подкрался сзади и надавил на сонную артерию. Виола сопротивлялась, сильно расцарапав ему руку, но быстро потеряла сознание. К тому времени как он вытащил верёвку, она уже ничего не чувствовала. Это заняло всего несколько минут. Вернелли был уже в фойе, когда включился свет. Хорошо, что ты увидела фото эмблемы университета и сопоставила с дипломом на стене доктора.
Пенелопа грустно покачала головой. Все трое сидели в молчании.
– Не томи, ты принёс записи с камер у дома Петтини?– Встрепенулась Николетта.
Брандолини достал флешку, вставил в планшет Пенелопы.
– Смотрите, смотрите! Это женщина! Но что она делает?
– Открывает дверь ключом. Заходит в дом. Больше ничего не происходит.
– Перематывай вперёд! Стой! Стоп! Она выходит… Идёт за дом… Дальше ничего, мотай вперёд!
– Нет, погодите, она выходит. Оглядывается и уходит за ворота.
– У кого может быть ключ, это новая домработница?
– Нет, мы же видели ее раньше. Она появляется на записи дважды за пять дней, это не она.
– Я знаю, кто это! -Николетта замахала руками в воздухе. – Я видела в его доме фотографию, это его дочь, Стелла. Но какая связь? Тем более, что у синьора Петтини больше ничего не пропало, иначе он давно бы уже возмущался у нас на пороге.
– И всё же нужно с ней поговорить.– Задумчиво сказала Пенелопа. – Если все так, как я думаю… Летта, у тебя есть координаты детей синьора Петтини?
– Я где-то записывала. – Николетта побежала за сумочкой, долго рылась в ворохе бумаг, наконец торжествующе подняла в воздух листочек из блокнота.
– Пригласи её… В субботу вечером. Скажи, что это связано с её отцом и очень важно.
Глава 29.
Пенелопа перебирала миндаль, щелкая каждый орех, будто проверяя на звонкость. Ведь миндаль должен петь, а не дребезжать, как пустое ведро. Она обдала орехи кипятком, сняла кожицу, тонкую, как папиросная бумага, а потом тщательно толкла миндаль в мраморной ступке до состояния бархатной пыли, пахнущей марципаном и детством.
Тяжёлые гроздья винограда, пропитанные летним солнцем, не потеряли свежести, и она разрезала ягоды, выпустила взрывную сладость, сбрызнула щепоткой коричневого сахара. Виноград в пироге как слёзы радости, сначала кислит, а потом растворяется в нежности.
В широкой миске она взбила яйца с сахаром до бледного октябрьского света, туда же – миндальную пудру, щепотку соли, что будто бы случайно упала с её пальцев, и струйку оливкового масла, густого, темно-зеленого с золотом. Тесто получилось воздушным, как предвкушение счастья.
«Секрет в нежности, – шепчет Пенелопа, выкладывая в форму слой теста, – тесто боится громких звуков». Наконец слои готовы, сверху рассыпался виноград, погрузился в тесто, как драгоценные камни в бархат.
И вот уже аромат наполняет кухню, и взволнованная гостья приходит в себя и немного успокаивается.
Когда пирог достают, он пружинит под пальцами, а сверху покрыт золотой коркой, потрескавшейся, как старый пергамент. Пенелопа посыпает его сахарной пудрой, словно первый снег падает на луканские горы.
Николетта и Карлотта сглотнули слюну.
– Миндальный пирог – как воспоминания о детстве. Снаружи твёрдый, а внутри полон тепла. Он не боится осенних холодов.
Молодая женщина напротив вздрогнула.
– Иногда поступки людей вызваны не злобой, а желанием всё исправить.
Гостья открыла рот, но не успела ничего сказать, потому что кто-то заколотил в дверь.
Николетта еле успела отпрыгнуть от двери, которая с грохотом распахнулась, впустив взбешенного синьора Петтини. Его лицо побагровело от ярости.
– Вы видите? Видите?! – он швырнул на пол бесформенный узел, из которого торчали деревянные распорки и уголки белых наволочек. – Это безобразие! Они продолжают надо мной издеваться! Это уже не кража, это насмешка! Я зря потратил на вас время!
– Успокойтесь, – строго сказала Николетта, которую он чуть не снёс в дверях, – Криком делу не поможешь. – Она глянула поверх очков, как смотрела когда-то на хулиганистого ученика. Потом склонилась над узлом, который Петтини швырнул на пол, развязала.
Пенелопа смотрела, не отрываясь, её взгляд стал острым, цепким.
Из груды тряпья и дерева показался потрёпанный корешок книги. Николетта вытянула её, и с обложки, украшенной золотым тиснением сказочного замка, на них глянули знакомые с детства сказочные персонажи.
Синьор Петтини поднял голову и замер, впервые разглядев присутствующих. Молодая женщина залилась краской.
– Стеллина?
– Папа…
– Что ты тут делаешь?
А Пенелопа, не сводя глаз с книги, тихо сказала:
– Это были твои любимые сказки. Ты заставляла читать их каждый вечер и он…-она перевела взгляд на синьора Петтини, – он читал их разными голосами. Особенно хорошо у него получался бас: «Я тебя съем!»
– Откуда вы…
Синьор Петтини замер. Его взгляд, только что полный ярости, упал на книгу в руках Николетты. Он словно увидел сквозь годы ту картину – свет ночника, тёплую детскую пижамку, маленькую дочь, прижавшуюся к нему и услышал свой собственный, совсем не грозный, а весёлый голос, читающий сказки…
Он медленно шагнул к Николетте, взял из ее рук книгу. Грубые пальцы дрожали, когда он провёл ладонью по обложке.
– Папа… – тихо сказала дочь. Голос её дрогнул.
Он поднял на неё глаза. И всё в нём переломилось. Маска суровости рухнула, обнажив бездну боли и тоски. Он смотрел на взрослую женщину, но видел ту самую девочку.
– Зачем? – выдохнул он, и голос его сорвался. – Зачем всё это… эти наволочки… эти… распорки…
– Я строила тебе дом, папа. Тот, что мы потеряли. Распорки – это его каркас, его правила. А наволочки… чтобы в нём было мягко. Чтобы можно было