Он опустился на кухонную скамью и сделал приглашающий жест рукой.
— Присаживайтесь, пожалуйста.
Гуров сел.
— Я на минуту, — тут же поднялся на ноги Игорь Васильевич. — Отведу жену в спальню. Подождете?
— Подожду.
Игорь Васильевич вышел в коридор. Гуров старался не прислушиваться к звукам, доносящимся из глубины квартиры, но специально оглохнуть у него не получилось. Шарканье ног по полу прерывалось плачущим голосом Ирины, потом что-то упало на пол, потом Игорь Васильевич твердым тоном пообещал ей куда-то позвонить, и наконец невидимый спектакль завершился звуком закрывающейся двери. В доме наступила тишина, прерываемая тиканьем настенных часов. Они были большими и старомодными. Такие в прошлом продавались повсюду. На огромный циферблат обычно наклеивались всякие картинки с разной тематикой: от морской до природной. На часах в доме Ирины циферблат был белым, а цифры черными, и никаких рисунков на них больше не было. Часовая стрелка подбиралась к двум часам дня, и Гуров вспомнил, что еще толком ничего сегодня и не съел, а когда удастся пообедать, он вообще не знал.
Маша. Он вдруг вспомнил о ней. Маша вчера тоже была в доме Маковского и даже какое-то время провела время в разлуке с мужем. А она знает о том, что случилось? Не такое уж и резонансное преступление, чтобы его осветили в СМИ. Да и кто бы ей рассказал об этом лично, если другие приглашенные тоже уехали из гостей вслед за ней и Гуровым?
— Все, вроде бы угомонилась.
Задумавшись, Гуров даже не услышал, как вошел Игорь Васильевич. А тот уже сновал возле кухонной плиты, наливал воду из фильтра в бежевый электрический чайник, шуршал чайными пакетиками, доставал что-то то из одного настенного шкафа, то из другого. Подойдя к окну, он поднял к лицу две прозрачные чайные кружки и внимательно всмотрелся в каждую. Гуров внимательно наблюдал за ритуалом, но сделал вывод, что Ирине, должно быть, очень интересно жить с таким щепетильным человеком. Вон как посуду рассматривает на солнце, любо-дорого. С таким любой голод не страшен. Наверное, даже хлебные крошки подсчитывает, чтобы потом перевести убытки в рубли.
Игорь Васильевич поставил перед Гуровым одну из кружек, наполненных кипятком.
— Вот чай, угощайтесь. И хлебцы к чаю. Полезные и ужасные на вкус. Но я терплю ради пользы дела. Попробуете?
— Не нужно, спасибо, — отказался Гуров.
— Я настаиваю. Яда здесь нет, — попытался пошутить Игорь Васильевич.
Гуров не хотел чай. Он хотел поговорить с Ириной, но вместо этого оказался на кухне с ее мужем, страдающим патологической вежливостью, а заодно и легким психическим расстройством.
— Мы с Ириной вместе восемнадцать лет, — сообщил Игорь Васильевич. — Я абсолютно точно смогу вам помочь. Спрашивайте, прошу. Вы же не уйдете ни с чем?
— Угадали. «Ни с чем» меня не устроит.
— Понимаю, понимаю.
В какой-то момент профиль Игоря Васильевича оказался напротив окна. Подсвеченный солнцем, он неуловимо изменился. До этого черты лица мужа Ирины казались лишенными угловатости, что делало лицо каким-то отекшим, непривлекательным, больным. Теперь же оно обрело маскулинность: подбородок и нос особенным образом выделились и заострились, надбровные дуги подчеркнули высокую линию лба, и даже редкая растительность светло-пегого цвета на голове показалась не недостатком внешности, а очень удачным дополнением к портрету. Но все это не имело бы никакого значения, если бы Гуров не увидел бы в этом что-то очень знакомое. Он уже видел этот профиль. Но только не так, не у кого-то рядом с собой. Но где?
Игорь Васильевич сменил позу, и наваждение исчезло. Гуров тут же отвел взгляд. Вот же ерунда какая. Что происходит? Откуда такие видения? Чертово французское снотворное. Точно, дело в нем.
— Вы с Ириной носите одну фамилию? — спросил он.
— Нет, у нас разные. У нее девичья, она менять не захотела.
— И какая же у вас?
— Зощенко.
— Постойте-ка, — осенило Гурова. — А чем вы зарабатываете на жизнь?
— Ну вот, — грустно усмехнулся Игорь Васильевич. — Недолго музыка играла.
— Не понимаю вас.
— Да ладно вам. Все вы понимаете. Я тот самый Зощенко. Убийца. Честно говоря, я думал, что прошлое меня уже не догонит. Но тут вы внезапно появляетесь в моем доме, и оно снова на пороге. Оно повсюду: в коридоре, в воздухе, за окнами, в облаках. Оно сейчас сидит с нами за этим столом и внимательно на меня смотрит.
Гуров чуть челюсть не уронил. Зощенко назвал себя убийцей? Серьезно?
— Оно везде и всегда будет следовать за мной, — заключил Игорь Васильевич и шумно отпил горячий чай.
— Вы о ком? — не понял Гуров.
— О своем прошлом.
— А. А кого же вы убили?
— Не помните? Прискорбно. Ее звали Алиной. Студентка третьего курса педагогического колледжа. Пришла ко мне за помощью, потому что не могла справиться со своей жизнью. Ее бросил парень, от нее отказалась семья, ей не давалась учеба, она не могла найти работу. А я на тот момент вел канал в интернете, где делился с подписчиками своими размышлениями о жизни. Видеозаписи наших встреч с Алиной я на канале тоже выкладывал. Разумеется, с ее согласия, которое она лично дала в одном из таких видео. Мы провели несколько консультаций, и мне показалось, что достигли некоторого успеха. Например, девушка наладила общение с родными и удачно прошла собеседование. Но однажды она не пришла на прием, и я сообщил об этом своим подписчикам. Комментарии были разными. Меня в основном поддерживали, но об Алине беспокоились не меньше. Между тем я оставил ей сообщение в соцсети, попросил связаться. Она не ответила, и я решил, что она захотела прервать наше общение, но это было неправильным. А потом ко мне пришли из полиции и рассказали, что девушка покончила с собой. Это было в тот день, когда мы виделись в последний раз. Ее мать обвинила меня в смерти дочери. Потом она дала интервью одному изданию, начались обсуждения на форумах, появились видеоролики с разбором этой ужасной ситуации. Мне пришлось удалить канал из интернета, а все видеозаписи я просто стер без сохранения. Но полиция их как-то восстановила и всё проверила. Меня оправдали. Но кто-то нашел мои контакты, стали поступать угрозы. И я ушел из профессии. Просто не мог дальше так жить. Вот потихоньку начинаю все сначала. Вот так вот, Лев Иванович. Не делайте вид, что не знаете ни меня, ни о том, во что я вляпался. Я же все вижу и все понимаю.
Гуров