Его слова повисли в воздухе, и я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Не из-за обвинения, а из-то тона. В его голосе, пропитанном ядом, слышалась горечь. Настоящая, невыдуманная. Он не просто констатировал факт. Он... ревновал? Все эти годы? Мысль была настолько абсурдной, что на секунду выбила меня из колеи.
Я лихорадочно перебирала в памяти обрывки прошлого. Кафе на Рахманинова... Спустя пару месяцев... И вдруг, словно вспышка, в сознании возник образ.
– Я... – начала я, но голос предательски дрогнул.
– Что, Соня? – он язвительно поднял бровь. – Уже не можешь вспомнить, кем он тебе приходился? Или их было так много, что все лица слились в одно?
И тут меня осенило. Темноволосый. Заразительный смех. Сергей. Мой двоюродный брат, которого он видел всего пару раз на наших семейных праздниках в самом начале отношений. Он не узнал его. Он увидел то, что хотел увидеть – подтверждение того, что я легко забыла его и нашла утешение с другим.
Я была готова выкрикнуть: «Это был мой брат, идиот!». Но тут же отбросила эту идею. Зачем? Чтобы оправдаться перед ним? Чтобы увидеть, как его спесь рухнет? Нет. Пусть верит в то, во что хочет верить. Его заблуждение – это ещё один кирпич в стене, которая защитит мою тайну. Пусть думает, что я легкомысленная стерва. Так будет проще.
Я выпрямила спину, собрав все остатки своего достоинства.
– Что входит в эти… обязанности? – спрашиваю, глядя ему прямо в глаза.
Он наклонился чуть ближе, и я почувствовала лёгкий, едва уловимый аромат его парфюма: терпкий кедр, смешанный с дымом и кожей. Тот самый, что я когда-то выбрала для него, и который, как оказалось, он до сих пор не сменил.
– Всё, Софья. Абсолютно всё. От утреннего кофе до организации встреч. От сопровождения на светских мероприятиях до решения личных вопросов. Ты мой инструмент. Твои мысли, твоё мнение, твоё «нет» – больше не имеют значения. Ты поняла меня?
В глазах потемнело. Я представляла себе долг, унизительную просьбу, но не это. Не тотальное уничтожение моей воли. Мысль о Лике, о том, что я буду принадлежать ему всецело, не оставляя сил и времени на собственную дочь, была невыносимой.
– А если я откажусь? – голос был тихим, почти беззвучным.
Он выпрямился, и его лицо снова стало маской полного безразличия.
– Тогда можешь идти. И надеяться на чудо. У тебя, если я правильно понял, есть всего несколько дней, чтобы его дождаться.
Он повернулся к окну, спиной ко мне, демонстративно показывая, что разговор окончен. Что его не волнует мой выбор. Что я для него – ничто.
Но если я скажу «нет», и папа умрёт… Я не переживу этого. Чувство вины съест меня заживо.
Это не был выбор. Это был приговор.
Я сделала глубокий, прерывистый вдох, чувствуя, как с каждым миллиметром воздуха внутрь затекает лёд. Я смотрела на его спину, на его широкие плечи, когда-то бывшие моим убежищем, а теперь – символом моего порабощения.
– Хорошо, – прошептала я.
Он не обернулся.
– Громче, Софья. Я должен быть уверен, что ты понимаешь, на что идёшь.
Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль помогала не расплакаться.
– Я согласна. Я стану твоим ассистентом.
Он медленно повернулся. В его глазах не было ни удовлетворения, ни торжества. Лишь ледяное, бездонное спокойствие.
– Отлично. Завтра в восемь утра будь здесь. Не опаздывай. И, Соня… – его голос понизился до опасного шёпота. – С сегодняшнего дня ты живёшь по моим правилам. И я буду следить за их исполнением. До последней запятой.
Он взял со стола смартфон, снова повернувшись ко мне спиной, явно давая понять, что я могу уходить. Что я больше неинтересна.
Я стояла ещё секунду, пытаясь осознать, что только что продала душу дьяволу. Бывшему мужу. Человеку, которого когда-то любила больше жизни. А потом развернулась и стремительно покинула его кабинет. Первые предательские слёзы, наконец, покатились по щекам. Я смахнула их тыльной стороной ладони, злясь на свою слабость.
Но где-то глубоко внутри, под этим слоем стыда и отчаяния, тлела одна-единственная мысль: я сделаю это. Я всё вынесу. Пусть он думает, что сломал меня. Пусть думает, что купил. Но эта сделка лишь первое сражение в войне, которую он сам же и начал.
Четвертая глава
Дверь лифта закрылась, отсекая меня от того ледяного ада, что царил в его кабинете. Я прислонилась лбом к холодной металлической стенке, пытаясь перевести дух. В ушах всё ещё стояло эхо его голоса: «С сегодняшнего дня ты живёшь по моим правилам». Я сжала веки, но под ними стояло его лицо, безжалостно и чужое.
Путь домой слился в одно тёмное пятно. Я не помнила, как вела машину, как переключала передачи. Руки сами крутили руль, а в голове билась одна и та же мысль, как заезженная пластинка: «Я согласилась. Уступила». Но при этом я отчётливо понимала, что у меня просто не было выбора.
Подъезд нашего дома встретил меня затхлой, но такой родной тишиной. Я остановилась у своей двери, и рука с ключом неожиданно замерла в воздухе. Я хотела сначала умыться, прийти в себя, но одна в пустой квартире я бы просто разрыдалась. И, практически не задумываясь, я повернулась и тихо постучала в соседскую дверь.
Она открылась практически мгновенно, словно тётя Марина стояла и ждала. Она широко улыбалась, но в следующий миг на её лице отразилась тревога.
– Софьюшка? Родная, что случилось? – её тёплый, грудной голос был полон такого неподдельного участия, что у меня снова предательски задрожал подбородок.
Она, не дожидаясь ответа, взяла меня за локоть и мягко, но настойчиво втянула в свою квартиру.
– Заходи, заходи скорее, что-то ты совсем расклеилась.
Запах свежей выпечки, ванили и уюта ударил в нос, а следом я увидела её.
Лика.
Она спала, свернувшись калачиком на большом диване под лоскутным одеялом, которое тётя Марина связала за прошлую зиму. В одной руке дочка сжимала потрёпанного плюшевого зайку, подаренного той же тётей Мариной.
Всё внутри во мне перевернулось. Вся злость, весь стыд, вся горечь отступили, уступив место волне такой всепоглощающей, болезненной нежности, что перехватило дыхание. Я медленно подошла и опустилась на колени перед диваном.
Осторожно, кончиками пальцев, я коснулась её волос. Мягких, шелковистых, пахнущих домом. Провела рукой по щеке. Она