Я так не могла. Я должна была убить всё это в себе. Сразу. Окончательно. Иначе бы я сломалась. А у меня нет такого права, потому что во мне уже жила его частичка, которую он тоже предал, даже не зная о ней. Лучше я буду для него стервой, которая ушла без слов, чем жалкой дурочкой, которая плачет и просит любить себя.
– Так объясни сейчас! – сорвалось у меня, срываясь на крик, в котором слышались все шесть лет отчаяния. – Объясни, что это было, если не предательство?
Он замер, и по его лицу пробежала тень. Казалось, он вот-вот разразится гневной тирадой. Но вместо этого губы его искривились в ледяной усмешке.
– Нет, – тихо произнёс он, и это прозвучало страшнее любого крика. – Ты потеряла право на мои объяснения в ту секунду, когда повернулась ко мне спиной. Теперь ты здесь, потому что тебе что-то от меня нужно. И мне... внезапно стало интересно, на что ты готова, чтобы это получить.
В горле стоял ком. Каждое слово давалось с невероятным усилием. Он ждал. Ждал, когда я упаду на колени, буду рыдать и умолять. И часть меня действительно была готова на это. Но там, глубоко внутри, горел огонёк, не гордости, а подлинной ярости.
Ради отца я готова была вынести всё. Ради дочери обязана была сохранить хоть крупицу себя, чтобы не сломаться окончательно. Я посмотрела на него, не отводя глаз, впервые за весь этот разговор.
– Максим, – имя, которое я не произносила вслух годами, обожгло губы. – Мне нужна твоя помощь.
Третья глава
– Помощь, – повторил он, как будто пробуя это слово на вкус.
Он медленно прошёлся передо мной, его взгляд, тяжёлый и пронзительный, скользнул по моим рукам, бессознательно сжатым в кулаки. Каждый его шаг отдавался в тишине кабинета гулким эхом, отсчитывая секунды моего унижения.
– И, конечно, это вопрос жизни и смерти?
Я чувствовала, как по спине бегут мурашки. А он явно наслаждался этим. Наслаждался моей беспомощностью, моим отчаянием.
– Папа… – голос сорвался, и я сглотнула ком в горле, заставляя себя говорить чётко, без дрожи. – У моего отца болезнь Фабри. Если в течение ближайшей недели не отправить его на операцию в Германию, будет уже поздно. Но речь идёт о сумме, которую мы с мамой, даже если продадим всё, что у нас есть, не сможем собрать.
Он остановился напротив, и в его глазах что-то промелькнуло. Не сочувствие, нет. Скорее, холодный, расчётливый интерес.
– Значит, я твой последний шанс? – произнёс он задумчиво. – Настолько сложный случай?
– Очень, – прошептала я. – Я… я оформлю долговую расписку, буду работать на тебя до последнего дня жизни…
– Избавь меня от подобных причитаний, – он усмехнулся, и этот звук резанул по живому. – Я хочу увидеть бумаги: историю болезни, заключение врача, всё, что ты мне сможешь предоставить…
– Конечно, всё что угодно…
– Всё что угодно? – ухмыльнулся он. – И чем же ты мне можешь быть полезна? Мир изменился, ты – нет.
От этих слов стало физически больно. Он был прав. Я отстала от жизни, погрузившись в материнство и выживание. Но я не позволила ему это увидеть.
– Тогда зачем ты меня слушаешь? – выдохнула я, поднимая подбородок. – Зачем отпустил охрану?
Его губы тронула та самая язвительная улыбка, которая когда-то сводила меня с ума, а теперь вызывала лишь леденящий ужас.
– Потому что я, пожалуй, помогу твоему отцу.
Сердце ёкнуло, в груди вспыхнула слабая, почти невероятная надежда. Но я знала Максима. Знала его слишком хорошо.
– Что ты хочешь взамен? – спросила я, и мой голос прозвучал чужим, плоским.
Он подошёл к столу, взял со столешницы перьевую ручку, весомую, дорогую, повертел её в пальцах. Казалось, время замедлилось, ожидая его вердикта.
– Ты станешь моим личным ассистентом. На всё время, пока твой отец будет на лечении и последующий период реабилитации, – его голос был низким и ровным, но в нём проскользнула какая-то надтреснутость. – Полное послушание. Без возражений. Ты будешь выполнять всё, что я скажу.
Он посмотрел на меня, и в глубине его глаз, как осколок, блеснуло что-то неуловимое.
– Или ты хотела, чтобы я просто дал тебе денег? Как банк? – он усмехнулся, но в этой усмешке не было радости. – Нет, Соня. Ты пришла ко мне, и я хочу понять, на что ты действительно способна, когда на кону стоит жизнь дорогого тебе человека. Хочешь спасти отца? Докажи. Каждым своим действием. Каждой минутой, проведённой рядом со мной. Без права на ошибку.
Воздух перестал поступать в лёгкие. Я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Это было хуже, чем я могла предположить. Хуже денег, хуже долга. Это было рабство. Добровольное рабство у человека, который меня ненавидел.
– Ты… ты не можешь так поступить, – прошептала я. – У меня есть дочь… Лика… ей пять лет, и я не могу…
Имя дочки сорвалось с губ само собой, от ужаса и отчаяния. Его взгляд на мгновение стал острее, внимательнее, но почти сразу же снова стал непроницаемым.
– Пять лет... Как мило, – тихо, почти невольно, повторил он, и его взгляд на секунду стал отрешённым, будто он заглянул в какую-то параллельную реальность, где всё сложилось иначе. Но потом он резко встряхнулся, и маска безразличия вернулась на место, став только ещё жёстче. – Твои личные обстоятельства – твои проблемы. Ты пришла сюда сама, зная, что у тебя есть ребёнок. Обратись к мужу, пусть он возьмёт заботу о дочери на себя.
Его слова вонзились в самое сердце. Отец моей дочери, стоящий от меня в трёх шагах, предлагает мне обратиться к несуществующему мужу. Горькая ирония ситуации сдавила горло.
– У меня нет мужа, – прозвучало резко и отрывисто, гораздо резче, чем я планировала.
На его лице промелькнуло что-то стремительное, почти неуловимое. Не торжество. Не злорадство. Что-то более острое и тёмное.
– Нет? – он медленно подошёл ближе, и в его глазах загорелся опасный, колкий огонёк. – А ведь я был почти уверен. Спустя пару месяцев после того, как нас развели, я видел тебя в том кафе на Рахманинова. Ты сидела с каким-то темноволосым мужчиной. И смеялась. Так заразительно, будто у тебя в жизни не было ни одной проблемы.