«Так вот почему поп интересовался деньгами, – подумала про себя Екатерина Прохоровна, – видать, ходят по городу слухи насчет кусковской недоимки».
– Надо письма писать, жаловаться, чтобы исправили ошибку и суммы те зачли вместо недоимки, – предложила она Кускову.
– Я уже написал в Устюг Михайлу Булдакову[62], первенствующему директору Кумпанства, насчет этого дела. Надеюсь, будет помощь и со стороны Компании, и лично о него. Деньги большие пропадают, обидно будет, коли взыскивать начнут не по совести.
– Ты, Иван Александрович, не думай об этом, тебе что, впервой с деньгами в переплеты попадать. Вспомни хоть Нератовский долг, казалось, не отдать никогда, а ты все вернул сполна и проценты выплатил. И тут разберешься, главное чтобы на сердце было спокойно, иначе все. И тогда уже не надо ни денег, ни наград. Три аршина земли вдоль, один поперек, да плита надгробная.
– Я умом все понимаю, но сердце болит, ведь хочется старость встретить, имея какое-никакое состояние, чтобы не в нищете.
– Да, в нищете страшно. Я тебе не рассказывала нарочно, чтобы не волновать, но теперь, раз уже разговор зашел, откроюсь. Видела я привратника Мирона, помнишь такого?
– Как не помнить!
– Побирается у Троицкой церкви на Зелене. Рассказывал, что купчиха Черепанова Матрена Ивановна умерла в полной нищете у чужих людей в приживалках.
– Куда же девала деньжищи-то, неужто все прахом пошло?
– Максим Федорович, сказывают, помог, порадел барыне.
Екатерина Прохоровна отчего-то горько усмехнулась.
– Знаешь, Иван, мне показалось, что Мирон меня узнал.
– Не может быть, – замотал головой Кусков, – столько лет прошло, люди меняются.
– Глаза-то раскосые никуда не денешь, – улыбнулась жена.
– Ну мало ли у кого какие глаза!
– Он на меня так смотрел, как будто узнал, и подробно все рассказал и про Черепанову, и про сына ее, и про Максима, как будто я не чужой человек, а в курсе всех дел.
– А ты что, надеюсь, виду не подала?
– Нет, конечно, мы же поклялись, что никогда больше не будем вспоминать ту историю.
– Правда, не будем. Хочется покою и тишины, чтобы никто не докучал и не тревожил.
– И мне хочется.
Супруги переглянулись, и как будто сорок лет с плеч долой, снова увидели друг друга молодыми, она – веселого паренька Ваньку Кускова, он – восточную красавицу Агдику.
– А помнишь, как ты меня искал?
– Конечно, все острова Алеутские облазил, нигде Агдики не было, я уж отчаялся.
– Люди Нератова тоже искали меня повсюду, от Охотска до Лисьих островов, но искали они Гашку, Гликерью, Агдику, о которой никто там не слышал.
– Кто тебя надоумил тогда имя сменить, напомни? – слабым голосом спросил Кусков.
– Купец один знакомый повстречался из Устюга, Прохором звали. Он нас когда-то с Черепановой из Вологды до Тотьмы на своем судне вез. Я его на Камчатке в Петропавловске встретила. У него как раз жена Екатерина умерла, вот он и благословил мне ее документы. Так я и стала другим человеком. Я ему потом помогала с алеутами дела иметь, переводила насчет промысла пушных зверей.
– Все, как и хотел Нератов?
– Да, только не корысти ради, а с благодарностью за доброту его.
– Сказывали мне, что люди купца Нератова, тебя разыскивая, едва сами не погибли, пришлось им отступиться. Я как раз в Иркутске появился, тут он с меня и стал долг править, судом грозил. Хорошо, что господин Баранов принял меня к себе на службу, – вспомнил былое Иван Александрович, – а деньги мне пришлось за тебя отдавать по заемному векселю. Хорошо, помогли люди добрые, дали на продажу шкуры морских котов и бобров. С той коммерции я быстро в гору пошел, долг погасил, потом уж и ты нашлась к радости великой.
– Я на Кадьяке жила, не чаяла уже тебя встретить, вдруг слух прошел, прибыл новый начальный человек и фамилия как у тебя – продолжила воспоминать Екатерина Кускова, – я не долго думая в контору и пришла, будто по делу, гляжу, и вправду ты, возмужал только.
– Я тебя тогда сразу узнал, хоть мне и сказали другое имя. Господь нас соединил все-таки, хвала ему!
– Я молилась всем богам, каких знаю, чтобы увидеть тебя, который помог, сейчас уж не важно. Мы встретились и теперь уже не расстанемся никогда.
– Вся правда, – улыбнулся с постели Кусков, теперь уже не расстанемся.
– Я вот думаю, а почему ты не продолжил торговое дело? – помолчав, спросила супруга.
– Не хотел, мне по душе путешествия, новые земли, народы. Шутка ли сказать, до Калифорнии дошли, столько земли к Российской империи присоединили.
– Почему же ты тогда в Тотьму вернулся?
– Помирать сподручнее на родной земле.
– Типун тебе на язык, живи и ни о чем плохом не думай.
– Я бы рад не думать, так жизнь заставляет.
Конечно, четыреста рублей подати, исчезнувших неизвестно куда нерадением тотемских чиновных людей, тревожили Кускова, еще более тревожили возможные иски насчет недоимки за многие годы, вероятность суда и конфискации имущества. Он, наверное, смог бы заплатить по всем счетам, но ведь это было несправедливо. Деньги доставались ему с огромным трудом и большим риском для жизни. Да и не в русском обычае было отдавать кровно нажитое по первому требованию. Немало купцов знатных в старые годы терпели на правеже лишь бы не лишиться казны по требованию фискальной службы. Некоторые так и умирали в долговой яме, оставляя после себя огромные состояния, которые тотчас пускались по ветру «благодарными» наследниками.
Кускову было, что терять. Одной недвижимости у него по описи больше чем на семьдесят тысяч рублей, Компания должна около шестидесяти тысяч серебром, да ассигнациями семь тысяч обещали выплатить. Набегала очень внушительная сумма. Четыреста рублей были сущим пустяком в этом большом состоянии.
Но ведь есть высший закон о справедливости, и по нему надо бороться за свои кровные вне зависимости от суммы. Это Кусков знал хорошо. Упустишь в одном, найдутся желающие подать другие иски, и так пока не разорят. Уступать нельзя ни в коем случае, лишь бы сердце выдержало.
– Послушай, Иван Александрович, – спросила жена, – а, может, ну ее, эту Тотьму, уедем отсюда хоть в Вологду, хоть в Санкт-Петербурх. У нас же есть подорожная в столицу. Там главная контора Компании, тебя знают, помогут. Там и до