Акинфий Никитич смотрел на портрет батюшки. Никита Демидыч с неодобрением заломил бровь. Да, батюшка бы на такое душегубство не согласился. Он истово держался за умеренность, хотел сидеть тихонечко в Туле, даже Невьянск от царя поначалу не принял — побоялся размаха. И великую заводскую державу на Урале построил не славный Никита Демидов, любимец государя, а наследник Никиты — он, Акинфий. «Зачем?» — спросила Невьяна. Затем, что он не может иначе. Затем, что ненавидит пределы. Затем, что раздвигает границы того мира, где владыка — человек и боле никто.
В сенях залязгали дверные петли, зазвучали шаги и голоса. Акинфий Никитич порывисто встал и пошёл в советную палату.
…Он ожидал увидеть Мишку Цепня, но Артамон втолкнул кабатчика Налимова. Акинфия Никитича обожгло острое разочарование.
— Лычагин всё подворье обыскал, твоего беглеца там нету, — сообщил Артамон. — Взяли только его. И скрыню ещё евонную.
Два «подручника» внесли и поставили на стол увесистый сундучок-подголовник. Замок на нём был уже сорван. Артамон откинул крышку. В сундучке блестела груда серебряных рублей невьянской чеканки. Понятно, что эти рубли из подвала башни при побеге утащил Цепень.
— Выйдите все, — приказал Акинфий Никитич.
Артамон и подручники убрались из палаты.
Кабатчик, ухмыляясь, озирался по сторонам: своды, росписи, окошки… Воротник зипуна у Налимова был надорван, однако держался кабатчик без страха, даже самоуверенно. Знал, что за ним — Татищев: кабак-то казённый.
— Откуда деньги? — спросил Акинфий Никитич.
— Наторговал, — нагло ответил Налимов.
— Врёшь.
— Коли знаешь, зачем спрашиваешь?
Акинфий Никитич догадался, что Налимова с панталыку не сбить.
— Рубли я заберу, — сказал он. — У меня украдены. Остальное — твоё. Но дам золотой червонец, если всё расскажешь.
— Два червонца.
— Ладно, два.
Налимов распахнул зипун, проветриваясь от жары.
— Как-то ночью человечек в кабак ко мне прибежал — в одной рубахе, но с мешком. Сказал, что купец, ехал из Верхотурья в Кунгур. На него напали разбойники, да он вырвался. Сам при деньгах был. Я пустил его на постой.
— Когда это случилось?
— За день до твоего возвращенья в Невьянск.
— Дальше, — потребовал Акинфий Никитич.
— На другую ночь оный человечек исчез, потом прискакал обратно — шапка рублями полна. Сказал, после разбоя деньги в захоронке оставил, теперь вынул. Брехал, понятно, да мне какое дело?
— А ты, опойная борода, не прикинул, откуда у него рубли?
— Мне плевать, — хмыкнул Налимов. — Вижу, не лиходей, мозгляв для такого промысла. Значит, вор. Обнёс купчину какого-то в Невьянске. На тебя я не подумал. Жидковат он у Демидова-то красть. Обознался я, хе-хе.
— Ну и где же ныне сей ловкий предприимец?
— Небось на сковороде в аду, — широко улыбнулся кабатчик.
Акинфий Никитич молча смотрел на него свирепыми глазами.
— Я его позвал выпить на дармовщинку, — сказал кабатчик, — он и рад был. Я его напоил как свинью. Коды он свалился, я его в сани сволок, увёз в лес версты за три от Невьянска и в сугроб закопал. Чтоб замёрз насмерть. А деньги его я себе взял. — Налимов развёл руками. — Несудьбовый мужичонка.
— Ну ты лют! — изумился Акинфий Никитич.
— Не лютее тебя.
— А проверял потом мертвеца?
— На кой оно мне? Ежели не пришёл — так и всё, чертям потеха.
Кряжистый, цыганистый кабатчик стоял перед Акинфием Никитичем и блестел белыми зубами. Акинфий Никитич понял: никаких секретов Цепень кабатчику не открыл — на какую надобность это Мишке? А кабатчик сам ни о чём не догадался. И не догадается. Для него Цепень — тот, кто обокрал казну Демидова, а не чеканщик из подвала башни. Зато теперь ясно, почему Цепень не явился на двор к Лычагину за армяком с рублями и не попал в засаду. Он уже мёртвый был. Ухлопал его кабатчик Налимов.
— Сейчас с моими людьми поедешь в лес и покажешь им покойника, — сказал Налимову Акинфий Никитич. — Доказательство хочу иметь.
— Лады, — согласился кабатчик. — Авось волки его не растеребили.
— Растеребили — так кости там будут валяться, одёжа.
— Тьфу, погань! — поморщился Налимов. — А червонцы когда отдашь?
* * * * *
Для поездки в лес Артамон приказал снарядить три кошёвки — лёгких, чтобы не завязли в снегах. Но покойник в эти санки никак не влез бы.
— Ты хочешь бросить его там? — спросил Савватий.
— Зима похоронит, — ответил Артамон. — Волки отпоют.
После рождественских гуляний кошёвки ещё были обвиты лентами и украшены еловыми ветками. «Подручники» не стали ничего убирать.
По Сулёмской улице обоз пролетел сквозь хмельную Ярыженку, затем улица превратилась в дорогу по выпасам. Снежные пустоши закончились невысокими Свиными горками, и вокруг поднялся лес, но ещё мусорный, из тонких осин и кривых ёлочек: этот метельник заселил былые вырубки. В морозном небе солнце туманилось от ледяной пыли. Чахлый метельник потихоньку сменился крепким сосновым бором с густым подростом.
В первой кошёвке ехали Артамон и кабатчик Налимов. Хотя Артамон и побил кабатчика при обыске, тот не обиделся. Оба они как-то сразу почуяли друг друга, беззлобно переругивались и посмеивались. Налимов указывал путь. Версты через три обоз свернул с дороги в неприметную лощину.
Савватия вёз Кольча, молодой «подручник». Он стеснялся, ведь совсем недавно они, «подручники», вытаскивали Лычагина ночью из дома будто вражину какую-то, а теперь Савватий Федотыч опять уважаемый приказчик. В третьей кошёвке сидели Прошка и Матвейка; один правил, другой спал.
По дну лощины тянулась вдаль санная колея. Никто не знал, куда она ведёт: в потаённый скит, на старый рудник или к охотничьей заимке. Колею уже занесло, она еле угадывалась. Савватий молча смотрел на зимний лес — высокий, многоярусный, прошитый солнечными лучами. Он был вылеплен снегом с бесконечной прихотливой сложностью и так тщательно, словно бы на тысячу лет, а не до ближайшей весны. Можно было затеряться разумом в этих фигурных и причудливых поворотах меж слепящей белизной, зеленью хвои, лоскутной синевой упавших теней и косым золотом света. Мастерство снегопадов казалось рукотворным: не верилось, что такая премудрая, полная надменного достоинства красота возникла без умысла, сама собой.
Кошёвка Артамона остановилась.
— Вон там, — Налимов ткнул пальцем в сторону обочины.
Но в сугробе не было никакого мертвеца. Кольча, Прошка и Матвейка перерыли всё вокруг и отыскали только заледеневший мешок.
— Зверьё, что ли, его уволокло? — раздражённо спросил Артамон.
— Волки не медведи, — возразил Налимов. — Жрут, где валяется.
— Сам он очухался и убрёл?
— Не мог! — уверенно заявил кабатчик. — С моей браги и я бревном лежу.
— Может, ты наврал? — заподозрил Артамон.
— Мешок-то евонный.
Артамон раскрыл захрустевший мешок и вынул две измятые тетрадки. Савватий их узнал — ещё в башне эти тетрадки ему показывал Цепень. Он что-то записывал, но по-немецки, и Савватий ничего не мог прочесть.
— Куды гадать-то, Артамон Палыч? — сказал Кольча. — Понятно же, ктой-то забрал мертвяка. Ильбо не мертвяка ещё. Дорога же, пущай и неторная.
Савватий даже удивился везучести Мишки Цепня. Из каземата он сумел вырваться, и демон его не сжёг, и в лесу он вроде не сгинул. Вот ведь судьба!
— Ну, лады, — неохотно согласился Артамон. — На Сулёмском тракте нам ловить нечего — там Весёлые горы, их не обыщешь, а ежели нашего ловкача по этому следу увезли, дак доберёмся до конца и выясним, чего чёрт устроил.
…Лошадки бежали по неглубокому снегу, санки, покачиваясь с бока на бок, шипели полозьями. Раздосадованный Артамон уже не зубоскалил с кабатчиком, а сосредоточенно пыхтел и дымил трубкой. Заметённая колея всё тянулась и тянулась, виляя по лесу, утонувшему в сугробах, и потихоньку начали закрадываться сомнения: стоило ли искать её конец?
— Хрена ли попёрлись? — пробурчал кабатчик.
В это время впереди меж деревьев замелькали просветы, и вскоре обоз выкатился на обширную грязную лесосеку, утыканную пнями, замусоренную щепой, корой и срубленными ветками, истоптанную и задымлённую.