– Подвинься ближе, сядь рядом, – попросил Шелк. – Боишься, как бы я с собой тебя не увлек, если спрыгну? Зря: прыгать я не собираюсь, а твоей компании буду рад.
– Все равно боязно.
– Однако на тот утес ты, дай тебе шанс, вскарабкался бы охотно. Хотя упасть оттуда – настолько же верная смерть.
– Ладно.
С опаской подвинувшись вперед, Бивень свесил ноги в бездну. Орев тут же устроился на его плече.
– Итак, я, в чем уже повинился, пренебрег долгом наставника. Сейчас мне по силам действительно показать тебе часть Замысла. Сам я нахожу сие зрелище весьма познавательным, и, может статься, ты также кое-что из него почерпнешь. Видишь город вон там, впереди? Горы, которые мы миновали, отделяют его от запада. Вскоре мы с тобою увидим, что отделяет его от востока, а повернув на север или на юг, обнаружили бы преграды и там. Возможно, не настолько внушительные, но все же.
– Кальд, у них дома – точно люди! Гляди: вон Пас о двух головах! И даже маленькие – как будто лежащие люди, видишь? А крыши соломенные – совсем как одеяла!
– Хор-рошее место! – каркнул Орев, подпрыгнув на плече Бивня.
– Что да, то да, – согласился Шелк, – однако, если бы не привычка к подобным изображениям Паса, сей образ показался бы нам еще ужаснее – а он и без того ужасен – из-за огромной величины. Не стану спрашивать, ложился ли ты когда-нибудь с женщиной, Бивень: вопрос это слишком личный, чтоб поднимать его иначе как на исповеди, а я слишком хорошо тебя знаю, чтоб исповедовать… и посему надеюсь, что, пожелав исповедоваться, ты отправишься к патере Реморе.
– Ладно.
– Ну а я – нет, вплоть до первой брачной ночи. Говоря откровенно, тот опыт по сию пору остается для меня единственным. Не нужно напоминать мне, что Гиацинт ложилась в постель с многими дюжинами мужчин. Я знал это с самого начала и прекрасно сознаю до сих пор, и сама она тоже. Что значил наш единственный опыт для нее, судить не возьмусь – возможно, сущие пустяки, а может, вообще ничего… но для меня он стал чудом. Чудом! Я набросился на нее, словно изголодавшийся, и все же…
До сих пор изрядно испуганный, Бивень резко качнул головой сверху вниз.
– Ну да, конечно.
– Прекрасно. Рад, что ты меня понимаешь. Видишь ли, ко всему этому примешивался некий скверный душок, исходивший не от меня и не от Гиацинт, а от самого… акта. Часа через два или около я успокоился. То, что проделывают мужчины с женщинами, мы проделали не раз и даже не два. Счастливый, уставший, изрядно взмокший от пота, я чувствовал, что Эхидна мной недовольна, и вряд ли мне хватило бы на все это мужества, если б я не отрекся от нее в сердце после той памятной теофании. Насколько мне помнится, ты при сем также присутствовал.
Бивень вновь закивал.
– Эхидна – величайшая из богинь, кальд.
– Так и есть. Величайшая и ужаснейшая. Возможно, отрекаясь от нее, я был неправ… но о сем рассуждать не стану. Скажу лишь, что сделал, что думал, что чувствовал. В это-то время, как я уже говорил, Иносущий и удостоил меня нового, второго просветления. Всего открытого мне пересказывать не стану, ибо попросту не смогу, но главное, это он сотворил Паса. Семеро, как всем известно, чада Паса с Эхидной, и мне лично ни разу не приходило в голову задаться вопросом, откуда взялись они сами. Как по-твоему, Бивень, для чего Пас возвел меж нашими городами преграды?
Внезапный вопрос застал Бивня врасплох.
– Наверное, чтоб не дрались друг с дружкой, кальд?
– Вовсе нет. Мало того что друг с дружкой они все же воюют – причем Пас предвидел это заранее, иначе не снабдил бы города армиями. Нет, он возвел горы, выкопал озера и реки, чтоб им не удалось объединиться против него самого… точнее сказать, объединиться против Майнфрейма, чертога верховной власти над всеми людьми.
– Это тебе Иносущий сказал, кальд?
Шелк отрицательно покачал головой.
– Нет, Молот, и Молот абсолютно прав. У Иносущего, что он продемонстрировал мне со всей наглядностью, нет резонов опасаться людского сговора против него. Мы, люди, ополчались на него бессчетное множество раз, и что ни день предаем его каждый в отдельности. Страшится он – причем не за себя, а за нас – лишь того, что мы можем полюбить нечто иное сильнее, крепче, чем его. Во время служения в вашем мантейоне на Солнечной всевозможные глупцы то и дело спрашивали меня, отчего Пас либо Сцилла не препятствуют свершению деяний, полагаемых ими злом… будто богам, чтоб человека ударили в челюсть либо ребенка постигла хворь, всякий раз надлежит подписывать соответствующее распоряжение! Ну а Иносущий в брачную ночь объяснил мне, отчего допускает так называемое зло – не просто вот эту кражу или вон то прелюбодеяние, а зло как таковое. Зло вообще. Видишь ли, Бивень, зло служит ему. Ненавидит его и, ненавидя, служит… понимаешь?
– Будто брыкливый мул – чуть зазевайся, лягнет?
– Именно. Мул этот в общей упряжке и, пусть поневоле, тянет повозку, как все. Ну а освобожденное от нашего круговорота и даже круговоротов, лежащих за его пределами, зло направляет нас назад, к Иносущему. Отрекаясь от Эхидны, я полагал, что поступаю так, ибо она есть зло, но на самом деле причина в другом: он… лучше. Вот, например, обжегший ручку ребенок из расхожей поговорки ругает огонь, а ведь огонь всего лишь сказал ему: «Не тронь меня, дитя. Тянись к нему».
– Кажется, понимаю, кальд. Только я тут уже замерз здорово.
– Р-рыбьи головы? – осведомился Орев.
Шелк согласно кивнул.
– Сейчас мы спустимся вниз, а там вы с Оревом обогреетесь и раздобудете поесть, но вначале скажи, Бивень, успел ли ты полюбоваться нашим круговоротом? Сейчас под нами, кажется, поле. Видишь игру лучей солнца на озимой пшенице? Видишь, как волнуются на ветру всходы, отливая всеми оттенками зелени до единого?
– А ты так и не ответил… хотя, может, не надо бы об этом спрашивать…
– Отчего мной овладел соблазн спрыгнуть вниз? Но это же очевидно, не так ли?
– Бер-регись! – каркнул Орев.
Предупреждение оказалось весьма своевременным: Бивень уже соскальзывал с края настила. Повернутое к Шелку, его лицо расплылось в знакомой жуткой улыбке Мукор.
– Где Шелк, не знаешь?
Шагнув в рубку, Чистик затворил за собой легкую дверь.
Шкиехаан (с лица – вылитый