«Нет!» — вдруг отрезал я сам себе, с силой тряхнув головой, словно отгоняя наваждение. Эти черные мысли — предательство. Предательство по отношению к ним. К Андрею, который давно перерос свою должность. К седому Егору Лукичу, чья мудрость крепче любой брони. К верному Трофиму, упрямому Михаилу. Для них этот батальон не строчки в штатном расписании — их дыхание, их крепость, их дом. Дом, который мы строили сообща, каждый кирпич в котором был полит нашим потом и полит нашей кровью. Они не подведут. Они не смеют подвести.
И с этой горечью на губах, но с внезапно окрепшей, словно стальной стержень внутри, уверенностью, я въехал в распахнувшиеся, как объятия, ворота базы. Она приняла, прижала к себе и своим порядком успокоила меня.
В штабе было тихо, как в склепе. Собрались все командиры — тесно, душно. Они молчали и смотрели на меня с немым укором. Я читал в их глазах одно: «Бросаешь нас». И самое страшное, что я их понимал. Весь батальон знал про императорский приказ и про нового командира — князя Долгорукого. Но знание — это одно, а принять — совсем другое.
Мне вдруг страстно захотелось крикнуть, что это не мой выбор, что сердце моё остаётся с ними. Но вместо этого я с силой упёрся кулаками в стол.
— Что, братцы? — Голос сорвался, и я на мгновение сглотнул ком в горле. — Решили, что с отъездом командира и жизнь ваша на этом кончилась? Не угадали.
Я обвёл взглядом знакомые лица — усталые, суровые, преданные.
— Меня назначили шефом бригады.
Повисла гробовая тишина, которую прорезал сдавленный возглас Егора Лукича.
— К-как бригады? — Зампотыл даже привстал. — Эт как получается?
— А вот так, Егор Лукич, есть приказ, — я не сдержал улыбки, чувствуя, как камень с души катится прочь. — Отныне наш пластунский батальон разворачивается в полноценную бригаду. Командиром её утверждён войсковой старшина князь Долгорукий. Так что готовьтесь — всем придётся расти. И в должностях, и в званиях. А наградные за последнее дело уже в пути.
Я сделал паузу, дав им перевести дух, осознать масштаб перемен. Потом шагнул к Андрею и, глядя ему прямо в глаза, положил руку на плечо — и как брат, и как начальник, передающий эстафету.
— А потому, Андрей Владимирович, принимай батальон… то есть, бригаду. Все наши с тобой планы получили одобрение. Действуй так, как мы и договаривались. Остальным — быть его опорой. Не подведите.
И, отступив на шаг, я растворился в тени у стены, отдавая ему место, власть и будущее уже бригады. Позволяя новому хозяину взять в свои руки бразды правления.
Поздно вечером ко мне пришли Егор Лукич с Анисимом.
— Значится уезжаешь командир.— вздохнул Фомин.
— Егор Лукич, будет тебе бубнить и вздыхать. И так на душе тошно. — резко оборвал я его.
— Да мы с понятием, Пётр Алексеевич. Приказ самово государя, не шутка. Это мы от досады и расстройства. Ты шибко не переживай. Мы на что? Приглядим за делами, еже ли что, поправим, а при нужде вправим куда надо. — Усмехнулся Анисим. — За всем есть пригляд, ты в нас не сумлевайся. А когда сподобишься приехать, вот тогда и ответ держать будем. Или ежели охота есть, так Егор отпишет тебе раз в месяц.
— Ни к чему это. Верю я вам. Если не вам, так кому верить?
— Тожа верно, — воспрял Егор Лукич. — Значится всё делаем как обычно?
— Да, может, позже, как в отставку выйду, приеду к вам и попрошу у атамана земли. Отстроюсь и буду казаковать вольно. Может не придусь ко двору у императора.
— Вот энто верно, командир. В случае чего наплюй на всё и к нам. Пластуны своих не сдают. А домину мы тебе знатную отстроим, Екатерину Николавну, апосля, в Петербургу, калачом не заманишь.
— Вот и договорились. — Рассмеялся я. Тоска и печаль улетучились, уступив место теплому, светлому чувству надежды и братства.
На следующий день я созвал своих «ухорезов». Собрались быстро, смотрели на меня вопросительно.
— Слушайте, бойцы, — начал я без предисловий. — Дело такое: еду в Петербург. Понадобитесь вы мне там, пожалуй, как никогда. Неволить не стану, так что решайте сейчас. Ни каких обид с моей стороны.
Повисла тишина, каждый взвешивал мои слова. Лишь Паша и Аслан не раздумывали — их верность читалась в твёром взгляде, в самой осанке.
— Я с тобой, командир! — твёрдо и без колебаний заявил Савва.
— И я с вами, братья, — негромко, но уверенно поддержал Эркен, но тут же замялся. — Только вот…
— Про Анфису беспокоишься? — спросил я.
Эркен смущённо потупился: — Да, командир…
— Успокойся, вопрос решим. Место для неё всегда найдётся. Хоть управительницей в моём доме.
— То есть как? — не понял Эркен.
— Хозяйством управлять будет.
— Опасаюсь, командир, не стоит, — вдруг с деловой серьёзностью вступил Паша. — Девка она хоть куда, пробивная. Ей доверишь — потом сами у неё по струнке ходить станете. Вы на Эркена гляньте: лихой был пластун, а теперь словно телок на привязи.
Пауза взорвалась общим хохотом. Даже зардевшийся Эркен вскоре не выдержал и ухмыльнулся.
— Ну, бойцы, делу время, а потехе час. Собираемся с умом, без суеты.
— Какой уж там ум, командир! — возмутился Паша. — Егор Лукич фургон так набил, что вознице и присесть негде!
— Успокойся, разберёмся, — отрезал я.
Андрей уверенно вошёл в должность командира бригады, с рвением взявшись за организацию жизни батальона. Пополнение для новых сотен он планировал получить к весне. Ядро первого батальона должны были составить первая и вторая сотни. две сотни будут набираться из кубанцев, в последствии будут базироваться на линии Кубанских полков. Ещё четыре сотни — с третьей по шестую — образовывали второй батальон и ряд отдельных команд.
Я изо всех сил старался не вмешиваться, и Андрей, надо отдать ему должное, прекрасно справлялся сам. В Петербург со мной отправлялся Миша Лермонтов — в отпуск. Вернуться он должен был к началу марта. Недавно произведённый в есаулы, Миша сиял от счастья. Мысль о скорой встрече с женой Лидией не сходила у него с лица, озаряя его постоянной улыбкой.
Кроме него, со мной ехала группа бойцов для смены охраны Екатерины. После недолгих, но тщательных раздумий я отобрал четверых, которые могли пригодиться в столице: двое были разведчиками Кости, ещё двоих порекомендовал Савва. — Парни проверенные, — коротко охарактеризовал он свой выбор. — И главное, как ты любишь говорить: «Без масла в жопу залезут». Вот Олесь, к примеру, в драке Пашке не уступит, а с ножом и вовсе ловчее. Юркий как черт. Матвей, так тот кому хочешь в душу влезет.
— Ну что ж, годится. Они-то хоть согласны?
— Спрашиваешь, командир. Им что угодно, лишь бы дома не сидеть. Для семейной жизни непутёвые.
— Ну-ну, знаток человеческих душ. — Хмыкнул я.
Всё было готово к отъезду. Накануне мне устроили пышную отходную. Все вопросы обсудили не раз. Выход назначили на утро.
На следующее утро я, одетый по-зимнему, вышел за дверь — и замер. На плацу, до последнего человека, с развёрнутым знаменем, стоял весь батальон.
— Батальон… Смирно! — скомандовал Андрей.
Не знаю, как описать свои чувства. Горло сдавил спазм. Строевым шагом я вышел на середину плаца и замер по стойке «смирно». Я стоял и молча смотрел на своих бойцов. Сотни глаз, слившиеся в единый взор, были устремлены на меня, проникая в самую душу, стараясь запечатлеть этот миг навсегда.
Как я ни сдерживался, по лицу текли слёзы, и все их видели. Стесняться не было смысла — моя душа плакала, прощаясь с батальоном. Собрав волю в кулак, я подошёл к знамени, встал на одно колено и поцеловал его, смахивая слёзы. Затем решительно поднялся и вернулся на середину плаца.
— Бойцы! — мой голос охрип. — Вбейте себе в мозг, вырежьте ножом на сердце: пока вы помните о батальоне, он жив! И батальон помнит о вас! «Один за всех!» — закричал я во всю мощь лёгких.
«Все за одного!» — слитно, как единый порыв, ответил батальон. Их голоса подхватили мой одинокий крик и унесли его в небо.
— Пластуны не сдаются! Уррр…! — продолжил я.