Император, сбросив с плеч верхнюю одежду, уверенной походкой хозяина направился в гостиную, однако путь ему преградила юная фрейлина Головина.
— Ваше величество, — тихо, но настойчиво произнесла она, — Её величество изволила удалиться в свою опочивальню. Прошу вас.
Девушка почтительным жестом указала направление. У дверей, распахнутой лакеем, Головина с глубоким поклоном замерла. Николай переступил порог спальни и остановился в недоумении — комната была пуста. Внезапно из-за резной ширмы появилась женщина в восточном одеянии. Сделав изящный поклон и прижав руку к сердцу, она произнесла почтительно, но с лёгкой игривой ноткой:
— Приветствую вас, ваше императорское величество.
Её лицо скрывала прозрачная вуаль. С любопытством разглядывая незнакомку, император начал было: «Где импер…» — но речь его замерла на полуслове. На его лице застыла странная гримаса — смесь внезапной догадки и недоверчивого сомнения. Не в силах терпеть неизвестность, он решительно шагнул вперёд и резким движением приподнял вуаль.
Император застыл, словно изваяние. В глазах его читалась настоящая буря чувств: узнавание, сменяемое полным непониманием, а затем и совершенной растерянностью. Он смотрел на собственную супругу и не мог вымолвить ни слова. Наконец, сделав глубокий вдох и чуть оправившись от шока, Николай прошептал по-немецки:
— Неужели это ты, Фики?
— Да, мой любимый супруг, — счастливо рассмеялась императрица, видя что её маленькая хитрость удалась. Она не только удивила супруга, она повергла его наземь.
Это невозможно, — промелькнуло в голове, но слова, вырываясь наружу, дрожали и ломались:
— Но… как… Фики? Ты — это ты? Или мне только кажется?
Он не сводил с неё глаз, пытаясь разгадать загадку, что стояла перед ним с такой знакомой, и такой чужой улыбкой.
Императрица мягко прикоснулась к его щеке и притянула к себе так, чтобы их глаза встретились.
— Это я, любимый, — коснулось его слуха её шептание. — Твоя Фики.
В её взгляде он нашёл всё, что искал. Николай закрыл глаза и, охваченный внезапным облегчением, прижал жену к груди. Его поцелуй был не стремительным, а долгим и глубоким — просьбой о прощении, бессловесной клятвой и возвращением домой в одно мгновение.
На попытку Николая пойти дальше она мягко, но твёрдо остановила его, прикоснувшись к губам кончиками пальцев.
— Не сейчас, — тихо молвила она. — Прояви чуточку терпения, любимый. Пойдём.
Они направились в банный комплекс, приготовленный к прибытию императрицы. Выпроводив прислугу, она сама, собственноручно, помогла супругу снять одежду. В парной, затянутой клубами ароматного пара, она омыла его тело, а затем, видя его нетерпение и готовность, отдалась ему в горячей ласке пара и прикосновений.
Позже, уже в опочивальне, они вновь предались плотским утехам. Казалось, в эту ночь они сбросили бремя лет и вернулись в свою молодость — в то время, когда жизнь была прекрасна и всё ещё было впереди.
После столь бурного примирения, охваченные проснувшимся голодом, они устроились за столом, сидя полураздетые, и с жадностью поглощали всё, что на нём стояло.
— Фики, а что насчёт нежелательной беременности? — спросил он, на мгновение отрываясь от еды.
— Я надеюсь, мне поможет та настойка, что у меня есть. Но врачи настоятельно рекомендовали избегать её, — ответила она, и в голосе её прозвучала тревога.
— Но как тебе удалось так преобразиться за такой короткий срок? — не отступал Николай.
— Это секрет, — таинственно улыбнулась она. — Мне предстоит ещё месяц рекомендованного лечения.
— Боюсь даже представить, что может произойти, — весело улыбнулся Николай. — Двор будет повержен.
Глава 33
Дорога не показалась утомительной, однако, несмотря на все наши старания, я изрядно мёрз. Наш небольшой караван — карета, фургон и шестеро всадников — не привлекал к себе лишнего внимания. Глядя на «доброжелательные» лица моей свиты, никто не задавал лишних вопросов. На станциях мы не меняли лошадей, поскольку ехали на своих, и это делало нас совершенно независимыми. Те времена, когда какой-нибудь чиновник мог отобрать у меня лошадей, остались в прошлом.
Мысль о прошлом мелькнула у меня в голове и я стал свидетелем подобной сцены. У станционного навеса, у самых повозок, молодой человек в поношенной шинели и с знаками коллежского секретаря в петлицах тщетно пытался втолковать дородному чиновнику, что очередь на смену лошадей по праву принадлежит ему. Он ссылался на срочную казенную надобность — провоз важных архивных документов. Но этот напыщенный прыщ на ровном месте, даже не удостаивал его взглядом, отворачиваясь с таким видом, будто перед ним пустое место.
Я подошёл к ним, сбрасывая бурку на протянутые руки Паши.
— Извольте представиться, господа? — произнёс я.
Наглый чиновник, увидев меня во всей красе моего мундира, слегка опешил, но быстро совладал с собой.
— Коллежский асессор Чеславский! — отчеканил он, всё ещё пытаясь сохранить спесь.
Его оппонент, щуплый молодой человек в очках, выпрямился, словно школьник перед учителем.
— Коллежский секретарь Андреев Валентин Иванович. Архивист Петербургского архива, исторического отделения.
— Полковник граф Иванов-Васильев, — представился я, окидывая их обоих оценивающим взглядом. — В чём, собственно, суть вашего спора?
— Я следую по неотложным личным обстоятельствам, ваше сиятельство, — поспешно начал Чеславский.
— А я везу чрезвычайно важные документы для архива, ваше сиятельство, — встревоженно проговорил Андреев.
Я устремил холодный взгляд на асессора.
— Так, значит, вы, господин Чеславский, свои личные интересы ставите выше государственных?
Наглость мгновенно исчезла с его лица, сменившись смущением. Он опустил голову.
— Никак нет, ваше сиятельство! Я получил известие, что батюшка мой при смерти… Я тороплюсь застать его живым.
Причина была уважительной. Что ж, следовало найти решение.
— При данных обстоятельствах поступим так, — властно заявил я. — Вы, господин Андреев, уступите очередь господину Чеславскому. А я подвезу вас до следующей станции. Вас устроит такой исход?
— Премного благодарен, ваше сиятельство! Вполне! — лицо Чеславского просветлело.
Я повернулся к архивисту.
— У вас много багажа, господин Андреев?
— Нет-нет, всего лишь кофр и саквояж с личными вещами.
— Паша, помоги погрузить вещи в карету. Тронемся через час. Не опаздывайте, — отдал я распоряжение и, кивнув обоим чиновникам, направился в станционное строение.
В пути Андреев сидел скованно, было видно, как неуютно он чувствует себя в моём обществе. Молчание становилось тягостным.
— Что же, Валентин Иванович, выходит, и в вашем тихом архиве служба бывает беспокойной? — нарушил я молчание с легкой усмешкой, желая разрядить обстановку.
— Вы напрасно иронизируете, ваше сиятельство, — с неожиданной твердостью ответил архивист. — Работа архивариуса, как и архивиста, столь же важна для государства, как и любая иная. Просто её ценность не столь очевидна. К тому же, мало кто ведает, что должности эти, при всей внешней схожести, разнятся по своей сути.
— Неужто? — удивился я. — И в чём же их различие?
— Архивариус, ваше сиятельство, — это хранитель, — оживился Андреев. — Его долг — обеспечить сохранность документов, защитить их от тлена и забвения. Архивист же — это исследователь. Он изучает само содержание бумаг, извлекая из них факты и знания. Оба они ведут учёт и систематизацию, но цели у них различные.
— Вот как! — воскликнул я, и моё удивление было неподдельным. — Благодарю вас, Валентин Иванович, за просвещение. Прямо по пословице: век живи — век учись, а всё равно дураком помрёшь.
— Позвольте осведомиться, ваше сиятельство, почему же непременно дураком? — смутился он.
— А потому, Валентин Иванович, что нельзя объять необъятное, — усмехнулся я. — Знаний в мире — как звёзд на небе, а мне вот, к примеру, до сего дня невдомёк была разница между вами и вашим коллегой хранителем.