— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! — чётко отрапортовал я, замирая у порога.
— Наконец-то соизволили пожаловать, — раздался сухой, полный укоризны голос Бенкендорфа.
— В предписании, ваше высокопревосходительство, значилось: прибыть по завершении неотложных дел, — невозмутимо ответил я. — А общение с супругой, которую не видел почти год, я почитаю за дело наипервейшей важности.
Бенкендорф тихо рассмеялся, и в его глазах на мгновение мелькнуло нечто, отдалённо напоминающее одобрение.
— Впрочем, чего ещё ожидать от вас, граф? Стремителен, решителен и… не слишком почтителен к авторитетам. Хорошо ещё, что дела государственные у вас если не на первом, то, надеюсь, не на последнем месте, — произнёс он, и в его интонации послышалась скрытая усмешка.
Помолчав, он облокотился на массивный стол.
— Не догадываетесь, полковник, по какой причине вас столь поспешно отозвали с Кавказа?
— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Понятия не имею, — был мой искренний ответ.
— Ну что ж, — Бенкендорф откинулся в кресле. — Оставьте-ка эту маску примерного службиста и присаживайтесь, Пётр Алексеевич.
— Подобное обращение кардинально меняет тон беседы, — пронеслось у меня в голове, пока я занимал кресло, внутренне готовясь услышать нечто, похожее на приговор.
— Его императорское величество, — начал Бенкендорф, тщательно подбирая слова, — соизволил всецело одобрить ваши предложения касательно создания единого разведывательного центра, коему будет вверен контроль над всеми делами сего рода.
— Вот тебе и новое назначение! — ошеломлённо подумал я. — Воплотилась мечта идиота. Язык мой, враг мой. — Стучало в моей голове.
— Не пойму, Пётр Алексеевич, вы рады или огорчены?
Несмотря на все мои старания Бенкендорф увидел растерянность на моём лице.
— Ваше высокопревосходительство, признаться, это весьма неожиданно…
— Чему же дивиться, полковник? Не вы ли сами обстоятельно рассуждали о недостатках нынешних служб? Так будьте любезны — явите нам пример, как надлежит вершить дела разведки и контрразведки. Государь император соизволил вверить вам организацию сей службы. Извольте исполнять его высочайшую волю со всем усердием и прилежанием.
Казалось, Бенкендорф находил особое удовольствие в моей растерянности. Я собрался с духом, придав лицу максимально бесстрастное выражение.
— Каковы мои первоочередные действия?
— Вам надлежит предоставить окончательный план организации, как вы её задумали. Со всей структурой, штатным расписанием и необходимыми подразделениями. И чтобы он был до мелочей подробным. Сроку вам даётся неделя. Жду ваш доклад в следующий четверг.
Сказав это, он лишь кивнул, давая понять, что беседа завершена.
Выйдя из Зимнего дворца, я, молчаливый и расстроенный, сел в карету.
— Куды, командир? — спросил обеспокоенный Паша.
Он взглянул на мое лицо и тут же всё понял.
— Чё, совсем худо?
— Не то слово, Паша.
— Да ты наплюй, командир! Где наша не пропадала — прорвёмся. Ежели что не так, подадимся на Кавказ, домой. — Он смотрел на меня преданными и весёлыми глазами.
— И то верно. Нас на понт не возьмёшь. Давай, Паша, не зевай.
По пути домой я вспомнил усмехающееся лицо Бенкендорфа, и меня охватила такая злость.
— Ничего, пердун высокопоставленный, — сквозь зубы пробормотал я. — Я тебе устрою такую сладкую жизнь, что вспоминать будешь меня, да не раз.
Вернувшись домой и понемногу придя в себя, я целиком отдался нашей с сыном особой игре, полной тайных смыслов и условных знаков. Присевшая рядом Катерина внимательно посмотрела на меня.
— Что-то случилось, Петя? Ты будто сам не свой.
— Так заметно? — попытался я уклониться.
— Петя, — в её голосе прозвучала лёгкая укоризна, — я говорю серьёзно.
— Меня ожидает новое назначение. Скорее всего, в Петербурге.
Она не произнесла ни слова, но её лицо озарила такая счастливая улыбка, что ответ стал ясен. Катя бросилась меня обнимать, и её восторженные поцелуи были красноречивее любых слов. Но вдруг наша идиллия была грубо прервана — кто-то маленький, но очень решительный принялся отталкивать меня. Это был Дмитрий Петрович, с ревнивой гримасой на лице восстановивший справедливость: отодвинув меня, он обнял маму, ясно дав понять, кто здесь её главный защитник и законный владелец. Разочарованно вздохнул я признал его права.
Вечер застал нас с графом в кабинете.
— Ну, как прошла встреча? — Дмитрий Борисович всем своим видом выдавал сдерживаемое нетерпение.
— Безупречно. С их стороны — полное удовлетворение.
— А с нашей?
— Грузом проблем и туманными перспективами.
Я выложил ему всё разом. Граф погрузился в молчание, надолго. Медленно, с подчёркнутой театральностью, он набил трубку, раскурил её и, лишь выпустив облако ароматного дыма, изрёк:
— Признаться, неожиданно. Но, изучив твои записки и ознакомившись с деятельностью нынешних служб, я прихожу к выводу: всё это надо менять. Создавать нечто новое. С чего ты намерен начать?
— Позвольте изложить суть. Я предлагаю создать принципиально новую структуру — Службу Имперской Безопасности, или СИБ, консолидировав разрозненные органы в единый кулак.
Граф, до этого момента сохранявший бесстрастное выражение лица, с нескрываемым интересом взглянул на меня.
— О. чень интересно. Я весь внимание.
— Вот костяк структуры: мы выводим Третье отделение из канцелярии и делаем его ядром СИБ. Жандармский корпус, внешняя разведка и контрразведка входят в неё как автономные, но строго подчинённые подразделения. Внутри Третьего отделения создаём экспедицию по борьбе с экономическим преступлениям. В прямое подчинение — отряд ССО и личной охраны. Общая концепция именно такова; частности — вопрос отдельного обсуждения.
И ключевое кадровое решение: мы сразу же ходатайствуем перед императором о назначении генерала Бенкендорфа начальником СИБ. Без него этот проект обречён. Только его авторитет гарантирует, что требования СИБ будут выполняться всеми службами империи неукоснительно, а за саботаж — суровое уголовное наказание. На себя же я скромно принимаю руководство внешней разведкой и контрразведкой.
Граф молчал, и в его застывших чертах читалось нечто неопределённое — то ли одобрение, то ли глубокая озабоченность. Погасшая трубка в его руке была забыта. Наконец он медленно покачал головой, и на лёгкую улыбку легла тень беспокойства.
— Что ж, — начал он, тщательно подбирая слова. — Умно. Изящно. И, пожалуй, безупречно. Взвалить всю чёрную работу на Бенкендорфа, а самому остаться в стороне — чистым и светлым. Но опасаюсь, Пётр, Бенкендорф не из тех, кого можно провести. Он раскусит твою игру. — Граф нахмурился, его взгляд стал тяжёлым и пронзительным. — И тогда его реакция будет… непредсказуемой.
— Помилуйте, Дмитрий Борисович, какая игра? — с почтительным, но чуть заметным оттенком иронии в голосе парировал Пётр. — Здесь лишь моё глубочайшее почтение к авторитету генерала. Согласитесь, Бенкендорф — единственный, кому государь верит безоговорочно. А значит, его величество будет доволен, если столь влиятельный орган окажется подконтролен именно ему. Я лишь предлагаю путь, который устроит всех.
Опять долгое молчание.
— Хорошо, Пётр, пробуй осуществить свою задумку.
На четыре дня я выпал из жизни, целиком погрузившись в планирование. Моим миром стала презентация: я выстраивал её скрупулёзно, продумывая каждый тезис. Сперва я набросал несколько схем будущей структуры СИБ, затем взялся за собственное разведывательное управление — его деятельность была расписана до мельчайших подробностей. Остальные отделы уже существовали, и моей задачей стало собрать их в единый организм, лишь слегка подкорректировав. Получалось логично и вполне осуществимо.
Всю среду мы провели с графом в его кабинете, засыпанные бумагами и черновиками. Я излагал свои соображения, а он, откинувшись в кресле, вникал в каждую деталь. Мы спорили, уточняли, на ходу перекраивали целые разделы. Кое-что без сожалений вымарывали, другое — тут же рождалось в жарких прениях. И к концу дня, когда за окном стемнело, на столе лежал тот самый, выстраданный черновик — сырой, но уже живой и цельный.