— Генерал, я отстраняю вас от командования Сунженской линией. Ваши обязанности временно примет полковник Савин.
— На каком основании, ваше высокопревосходительство⁈ — Головина будто отшатнуло от этих слов, его лицо залила краска возмущения.
Воронцов медленно поднял на него взгляд. В глазах князя вспыхнули опасные огоньки.
— Вы… смеете спрашивать у меня основания? — его голос, сначала тихий и шипящий, начал набирать силу. Он с усилием перевел дух, сжав пальцы на спинке кресла. — Хорошо. Если вы не видите очевидного, я готов пролить свет на ваше положение. Я нахожу вас некомпетентным и неспособным осуществлять командование вверенным вам участком. Моё ходатайство о вашем отстранении уже направлено.
— Но я получил серьёзную контузию, ваше высокопревосходительство! — попытался оправдаться Головин, всё ещё не в силах смириться с приговором. — Я действовал в условиях, когда…
— Контузия калечит тело, генерал, но не разум, — холодно и безапелляционно прервал его Воронцов. — Она не может служить оправданием вашим поступкам.
Вместо оглушительного крика, которого, казалось, требовала ситуация, Воронцов ответил нарочито тихо, и от этого его слова прозвучали ещё страшнее.
— Аркадий Германович, как вы после этого можете смотреть в глаза своим офицерам? — его голос был холоден и ровен. — По вашей глупости погублены семь сотен жизней. Вы не просто проиграли бой. Вы бросили своих людей на произвол судьбы и позорно бежали с поля боя. Вместо того чтобы спасти тех, кто ещё мог выжить, вы оставили их умирать. Солдаты и офицеры до конца исполнили свой долг. А вы… — Воронцов замолчал, с трудом подбирая слова, которые могли бы описать весь его стыд и гнев. — Независимо от исхода дела, довожу до вашего сведения, что я не желаю, чтобы под моим командованием служили офицеры подобные вам. Более вас не задерживаю.
Глава 6
Вечером в моей палате царила атмосфера напряжённого, но удовлетворённого спокойствия. Полковник Барович и подполковник Булавин, расположившись рядом, делились впечатлениями от только что состоявшегося офицерского собрания. Речь шла о кратком, но мощном выступлении Баровича, посвящённом ходу расследования.
Нашей совместной работе с полковником предшествовал его разговор с князем Воронцовым, после которого он проникся ко мне полным доверием. Вместе мы выстроили канву доклада, сделав ставку на сухие, но красноречивые цифры. Цифры ущерба, нанесённого корпусу предателем Желтовым. Продовольствие, оружие, снаряжение, фураж — выстроенные в чёткие строки, эти факты были неоспоримы и производили гнетущее впечатление.
Однако подлинный перелом в настроениях вызвал финальный тезис, который мы с Баровичем обдумывали особенно тщательно: — Господа офицеры, искусственная вражда между жандармами и армейцами, раздуваемая нашими недоброжелателями, играет на руку общему врагу. Помните, враг не дремлет. — Эта фраза, прозвучавшая из уст полковника, основательно поколебала устои глухой неприязни.
— Признаюсь вам, Пётр Алексеевич, выступление подействовало на собрание как удар грома, — нарушил молчание Барович. — Идея с акцентом на потерях и ущербе, которую вы предложили, оказалась решающей. Она потрясла даже самых скептически настроенных. А немногочисленные сомнения развеял личным авторитетом генерал Воронцов, заверивший всех в достоверности наших данных.
— Прошу принять искренние поздравления и мою благодарность, — произнёс Барович. — О вашей роли в расследовании дела «генштабиста» и в умиротворении назревавших в корпусе страстей я непременно доложу по команде.
— Что ж, — добавил Булавин, — лишний раз убедился в вашем высоком профессионализме и незаурядных способностях, Пётр Алексеевич.
— Перейдём к вопросу о визите цесаревича, — плавно продолжил Барович, отложив в сторону папку. — Согласно последним данным, маршрут его следования будет пролегать через Ставрополь, Пятигорск, Владикавказ, а затем — по Военно-Грузинской дороге на Тифлис. Князь Воронцов просил лично напомнить вам о ваших договорённостях и распорядиться насчёт дополнительных мер охраны. Когда вы намерены отбыть из Тифлиса?
— Через два дня. Карета уже ожидает меня.
— Пётр Алексеевич, не будет ли с вашей стороны препятствий, если я присоединюсь к вам по пути в Пятигорск? — почти официальным тоном осведомился Булавин, но в глазах его читалась искренняя надежда.
— Составьте мне компанию, буду только рад, — я кивнул. — В дороге хороший собеседник — большая редкость.
— Премного благодарен, ваше сиятельство.
Проводив гостей, я остался в долгожданной тишине, но расслабиться не удалось. В палату бесшумно вошёл Савва.
— Командир, к тебе человек. На вид — мышь серая, а наглости — хоть отбавляй. Говорит, вести от «Кроха» принёс. Гнать в шею?
— Впусти, — вздохнул я, чувствуя, как наваливается усталость.
На пороге возникла фигура, которую в толпе и не заметишь: невзрачная, чуть выше Саввы, в потёртом сюртуке. Он был похож на забитого мелкого конторщика, вечно кланяющегося хозяину. Весь его вид вызывал жалость. Но я научился не доверять первому впечатлению.
— Ваше си-сиятельство, — заговорил он, заикаясь и заламывая руки. — Осмелился побеспокоить по делу… архиважному! От «Кроха».
И тут, подняв глаза, я увидел. Не жалкого просителя, а жестокого, оценивающего хищника. Этот взгляд — острый, безжалостный — длился лишь долю секунды, но его было достаточно. Маска была надета вновь, и передо мной снова дрожал никчёмный мелкий служащий.
— «Кроха»? — протянул я, давая ему понять, что игра замечена. — А чем можешь подтвердить?
— Он… он велел благодарить за оставленные деньги. Очень выручили.
— Допустим, — сказал я и внезапно перешёл в атаку, впившись в него взглядом, от которого у многих мурашки по коже бежали.
Но этот не дрогнул. Напротив, в его глазах мелькнуло нечто вроде одобрения и уважения.
— «Крох» жаждет встречи, ваше сиятельство! Умоляет принять его! — в голосе посетителя впервые прозвучали настоящие, не наигранные ноты.
— Ты-то кто?
— Симеон. Счетовод. Он будет перед полуночью, с девушкой. Что ему сказать?
— Пусть приходит.
Он кивнул с тем же подобострастием, повернулся и вышел, игнорируя бдительные взгляды моих людей. Маска снова была на месте.
Без четверти двенадцать дверь с тихим скрипом отворилась, впуская Кроха и юную девушку. Вместо него я ожидал увидеть прежнего, уверенного в себе авторитета, но передо мной был человек, растерянный, прижатый жизненными обстоятельствами.
— Доброй ночи, ваше сиятельство! Благодарствую, что не отказали, — его голос звучал приниженно, что было для него несвойственно.
— Здравствуй, Крох. Давно на воле? — спросил я, откинувшись в кресле.
— Через три дня после вашего освобождения меня отпустили. Ничего доказать не смогли, — он криво усмехнулся, но в глазах не было веселья.
Мой взгляд скользнул на девушку. Она стояла рядом с Крохом, скромно потупив взор. Лет пятнадцати, не больше. Очень красивая — той свежей, юной красотой, что расцветает именно в этом возрасте. Одета как мещанка, но с явной претензией на парижский шик: платье скромное, но изящного покроя, — последний крик моды. Оставалось загадкой, что связывало эту нежную барышню с одним из тифлисских воровских авторитетов.
Выдержав длительную паузу, Крох наконец заговорил.
— С просьбой я к вам, ваше сиятельство. Никогда не беспокоил, но тут… сам не справлюсь. Помощь ваша нужна.
Было видно, как ему трудно даются эти слова. Привыкший всего добиваться силой и угрозами, он теперь униженно просил.
— Сразу скажу, Крох, просить у меня — дорогое удовольствие. Уверен, что оно тебе нужно? Подумай, прежде чем озвучивать. И помни — я не всесилен.
— Всё понимаю, ваше сиятельство! — Он заговорил быстро, почти отчаянно. — Но я не с пустыми руками. Даю наводку на тех стрелков, что на вас покушались. И мой долг за мной — любую вашу просьбу выполню, когда прикажите.