Наконец Платтс встал и сказал:
— Спасибо, миссис Джексон.
Двое других повторили за ним:
— Спасибо, миссис Джексон.
Кит догадался, что должен сделать то же самое, и тоже произнес это.
— Добрый мальчик, — сказал Сесил. — А теперь, пожалуй, мне лучше показать тебе, как чистить сапоги.
5
Эймос Барроуфилд работал в холодном складе на заднем дворе своего дома, что стоял неподалеку от Кингсбриджского собора. Был конец дня, и он готовился к завтрашнему раннему выезду, собирая груз для вьючных лошадей, которых кормили в соседней конюшне.
Он торопился, потому что надеялся встретиться вечером с одной девушкой.
Он связал мешки в тюки, которые завтра на холодной заре можно будет быстро погрузить на пони, и тут понял, что у него не хватает пряжи. Это было досадно. Отец должен был купить ее на Кингсбриджской Шерстяной бирже на Хай-стрит.
Раздосадованный тем, что его вечерние планы срываются, он вышел из сарая, пересек двор, чуя в воздухе запах снега, и вошел в дом. Это был большой старый особняк, который находился в плачевном состоянии. На крыше не хватало черепицы, а на верхней площадке лестницы стояло ведро, собиравшее воду, что капала с потолка. Кирпичный дом имел кухню в подвале, два основных этажа и мансарду. Семья Барроуфилдов состояла всего из трех человек, но почти весь первый этаж занимали конторские помещения, и несколько слуг тоже спали в доме.
Эймос быстро прошел через холл с черно-белым мраморным полом и вошел в переднюю контору, имевшую собственную дверь на улицу. На большом центральном столе лежали свертки некоторых тканей, которыми торговали Барроуфилды: мягкая фланель, плотный габардин, толстое сукно для пальто, матросское сукно. Обадайя обладал впечатляющими познаниями в традиционных видах шерсти и стилях плетения, но не желал расширять ассортимент. Эймос считал, что можно было бы извлечь прибыль из небольших партий дорогих тканей — ангоры, мериноса и смесей с шелком, — но отец предпочитал придерживаться торговли знакомым ему товаром.
Обадайя сидел за столом, читая толстый гроссбух при свете свечной лампы. Внешне они были полными противоположностями. Отец был низкорослым и лысым, а сын, напротив, высоким, с густыми вьющимися волосами. У Обадайи было круглое лицо и курносый нос, а у Эймоса — вытянутое лицо с крупным подбородком. Оба были одеты в дорогие ткани, рекламируя товар, который продавали, но Эймос был опрятен и застегнут на все пуговицы, тогда как у Обадайи шейный платок был развязан, жилет расстегнут, а чулки сморщились.
— Пряжи нет, — без обиняков сказал Эймос. — Как вы, должно быть, знаете.
Обадайя поднял голову, раздосадованный тем, что его потревожили. За последний год или около того отец стал брюзглив и Эймос приготовился к спору.
— Ничем не могу помочь, — сказал Обадайя. — Я не смог купить ее по разумной цене. На последнем аукционе один суконщик из Йоркшира скупил всю пряжу по смехотворно высокой цене.
— Что мне сказать ткачам?
Обадайя вздохнул, как человек, которому досаждают, и сказал:
— Скажи им, чтобы взяли неделю отдыха.
— И пусть их дети голодают?
— Мой бизнес заключается не в том, чтобы кормить чужих детей.
В этом и заключалось главное различие между отцом и сыном. Эймос считал, что несет ответственность за людей, которые зависели от него в своем заработке. А Обадайя считал иначе. Но Эймос не хотел снова ввязываться в этот спор и сменил тактику.
— Если они смогут найти работу у кого-то другого, они ее возьмут.
— Пусть так.
Это было больше, чем просто брюзгливость, подумал Эймос. Словно отцу больше не было дела до бизнеса. Что с ним не так?
— Они могут к нам и не вернуться, — сказал Эймос. — У нас будет нехватка товара на продажу.
Обадайя повысил голос. В тоне гневного раздражения он сказал:
— И чего ты от меня ждешь?
— Не знаю. Вы хозяин, как вы не устаете мне повторять.
— Просто разберись с этой проблемой, ладно?
— Мне не платят за то, чтобы я вел дела. Мне вообще не платят.
— Ты подмастерье! И будешь им, пока тебе не исполнится двадцать один год. Так заведено.
— Нет, не так, — рассердился Эймос. — Большинство подмастерьев получают жалованье, пусть и небольшое. Я же не получаю ничего.
Обадайя задыхался от одной лишь необходимости вести этот спор.
— Тебе не нужно платить за еду, одежду или жилье — на что тебе вообще деньги?
Ему нужны были деньги, чтобы пригласить девушку на прогулку, но отцу он этого не сказал.
— Чтобы не чувствовать себя ребенком.
— Это единственная причина, какую ты можешь придумать?
— Мне девятнадцать, и я делаю бо́льшую часть работы. Я имею право на жалованье.
— Ты еще не мужчина, так что решения буду принимать я.
— Да, решения принимаете вы. И потому у нас нет пряжи.
Эймос в сердцах вышел из комнаты.
Гнев в нем смешивался с недоумением. Отец не желал слушать доводов. Неужели он просто становился с возрастом брюзгливым и скупым? Но ему было всего пятьдесят. Может, за этим поведением скрывалось что-то еще, какая-то другая причина?
Эймос и впрямь чувствовал себя ребенком, не имея денег. Девушке может захотеться пить, и она попросит его купить ей кружку пива в таверне. Ему может захотеться купить ей апельсин с рыночного прилавка. Для порядочных девушек Кингсбриджа подобная прогулка считалась первым шагом к ухаживанию. Другой сорт девушек Эймоса мало интересовал. Он знал о Белле Лавгуд, чье настоящее имя было Бетти Ларчвуд, но она не была порядочной. Несколько парней его возраста говорили, что были с ней, и один или двое, возможно, даже говорили правду. Эймоса она не соблазнила бы, даже будь у него деньги. Он жалел Беллу, но влечения к ней не испытывал.
А что, если у него возникнут серьезные намерения и он захочет повести девушку на спектакль в Кингсбриджский театр или на бал в Зал собраний? Чем он заплатит за билеты?
Он вернулся на склад и быстро закончил паковать тюки. Его беспокоило, что отец так беспечно допустил нехватку пряжи. Неужели старик теряет хватку?
Он был голоден, но времени сидеть за столом с родителями не было. Он пошел на кухню. Мать была там, сидела у огня в синем платье из мягкой ягнячьей шерсти, сотканной одним из бэдфордских ткачей. Она болтала с кухаркой, Эллен, которая прислонилась к кухонному столу. Мать ласково похлопала его по плечу, а Эллен тепло улыбнулась: обе женщины баловали его почти всю жизнь.
Он отрезал несколько ломтей окорока и начал есть стоя, с куском хлеба и кружкой слабого пива из бочонка. Пока он ел, он спросил мать:
— До того, как пожениться, вы гуляли с отцом?
Она застенчиво улыбнулась, совсем как девочка, и на мгновение показалось, что седые волосы снова стали темными и блестящими, морщинки исчезли, и перед ним снова была прекрасная молодая женщина.
— Конечно, — сказала она.
— Куда вы ходили? Что делали?
— Да ничего особенного. Мы надевали свою воскресную одежду и просто бродили по городу, смотрели на витрины, болтали с друзьями нашего возраста. Звучит довольно скучно, правда? Но я была так взволнована, потому что мне очень нравился твой отец.
— Он покупал вам что-нибудь?
— Нечасто. Однажды на кингсбриджском рынке он купил мне синюю ленту для волос. Она у меня до сих пор хранится, в шкатулке для драгоценностей.
— Значит, деньги у него были.
— Разумеется. Ему было двадцать восемь, и дела у него шли хорошо.
— Ты была первой девушкой, с которой он гулял?
— Эймос! Что за вопросы ты задаешь матери! — вмешалась Эллен.
— Простите, — сказал он. — Я не подумал. Простите меня, матушка.
— Ничего страшного.
— Мне нужно спешить.
— Ты на собрание методистов?
— Да.
Она дала ему пенни из своего кошелька. Методисты разрешали приходить и без взноса, если сказать, что денег нет, и какое-то время Эймос так и делал, но когда мать об этом узнала, она настояла, чтобы он брал деньги у нее. Отец возражал, он считал методистов смутьянами. Но на этот раз мать ослушалась его. «Мой сын не побирушка, — возмущенно сказала она. — Как тебе не стыдно!» И отец отступил.