Эймос поблагодарил ее за пенни и вышел в свет фонарей. В Кингсбридже на Мейн-стрит и Хай-стрит теперь горели масляные фонари, установленные на средства городского совета под тем предлогом, что уличное освещение снижает преступность.
Он быстрым шагом направился к Залу методистов на Хай-стрит. Это было простое кирпичное здание, выкрашенное в белый цвет, с большими окнами, символизировавшими просвещение. Люди иногда называли его часовней, но здание не было освящено в качестве церкви, что методисты подчеркивали, когда собирали средства на строительство, обращаясь к мелким суконщикам и зажиточным ремесленникам, составлявшим большинство их общины. Многие методисты считали, что им следует отделиться от Англиканской церкви, но другие хотели остаться и реформировать Церковь изнутри.
Эймоса все это мало волновало. Он считал, что религия определяет в первую очередь то, как ты живешь свою жизнь. Вот почему он злился, когда отец говорил: «Мой бизнес не в том, чтобы кормить чужих детей». Отец называл его глупым юным идеалистом. «Может, я и есть такой, — думал он. — Может, и Иисус был таким же».
Ему нравились оживленные обсуждения Библии в Зале методистов, потому что там он мог высказать свое мнение, и его выслушивали с вежливостью и уважением, а не велели помалкивать и верить всему тому, что говорит духовенство, другие старшие или его отец. И был еще один плюс. На собрания ходило много людей его возраста, так что Зал методистов невольно стал своего рода клубом для порядочной молодежи. Туда приходило много хорошеньких девушек.
Сегодня он надеялся увидеть одну особенную девушку. Ее звали Джейн Мидуинтер, и, по его мнению, она была самой красивой в мире. Он много думал о ней, когда разъезжал по округе, глядя лишь на поля. Ему казалось, что он ей нравится, но не был до конца в этом уверен.
Он вошел в зал. Тот был полной противоположностью собору и, вероятно, намеренно. Никаких статуй или картин, ни витражей, ни серебра с драгоценными камнями. Из мебели лишь только стулья и скамьи. Чистый свет Божий лился из окон и отражался от светлых стен. В соборе священную тишину нарушало неземное пение хора или монотонный голос священника, но здесь каждый мог говорить, молиться или предложить спеть гимн. Пели они громко, без аккомпанемента, как это обычно делали методисты. В их богослужении был живой порыв, совершенно отсутствовавший в англиканских службах.
Он окинул взглядом комнату и, к своей радости, увидел, что Джейн уже здесь. Ее бледная кожа и черные брови заставили его сердце биться чаще. На ней было кашемировое платье такого же нежно-серого оттенка, как и ее глаза. Но, к несчастью, места на скамье по обе стороны от нее уже были заняты ее подругами.
Эймоса поприветствовал ее отец, предводитель кингсбриджских методистов, каноник Чарльз Мидуинтер, красивый и харизматичный, с густыми длинными седыми волосами. Каноник был священнослужителем, состоявшим в капитуле, управляющем комитете собора. Епископ Кингсбриджа терпимо, хотя и неодобрительно, относился к методизму каноника Мидуинтера. Неодобрение было вполне естественно, полагал Эймос, ведь епископ явно ощущает невысказанный упрек со стороны движения, утверждающего, что Церковь нуждается в реформе.
Каноник Мидуинтер пожал Эймосу руку и спросил:
— Как ваш отец?
— Не лучше, но и не хуже, — ответил Эймос. — У него одышка, и ему приходится избегать подъема тюков с сукном.
— Ему, вероятно, следует отойти от дел и передать их вам.
— Хотел бы я, чтобы он так и сделал.
— Но тому, кто так долго привык командовать, трудно от этого отказаться.
Эймос был поглощен собственным недовольством и не задумывался о том, что сложившаяся ситуация может быть испытанием и для его отца. Ему стало немного стыдно. У каноника Мидуинтера был дар — он словно подносил к твоему лицу зеркало. Это действовало сильнее любой проповеди о грехе.
Он подошел поближе к Джейн и сел на скамью рядом с Рупом Андервудом, который был немного старше, лет двадцати пяти. Руп продавал ленты, что может быть хорошим бизнесом, когда у людей есть деньги, и не очень, когда их нет.
— Снег пойдет, — сказал Руп.
— Надеюсь, что нет. Мне завтра нужно ехать в Лордсборо.
— Ну тогда надень две пары чулок.
Эймос не мог взять выходной, даже невзирая на погоду. Вся система переработки зависела от его перемещения товара. Он должен был ехать, и мерзнуть, если придется.
Прежде чем Эймос успел подобраться к Джейн поближе, каноник Мидуинтер открыл обсуждение, прочитав Заповеди блаженства из Евангелия от Матфея. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Эймосу это изречение Иисуса казалось таинственным, и он никогда по-настоящему не понимал его смысла. Он слушал внимательно и наслаждался обменом мнениями, но чувствовал себя слишком сбитым с толку, чтобы высказаться. «Будет над чем поразмыслить завтра в дороге, — подумал он, — для разнообразия, вместо мыслей о Джейн».
После этого подали чай с молоком и сахаром в простых глиняных чашках с блюдцами. Методисты любили чай как напиток, не пробуждавший ни буйства, ни глупости, ни похоти, сколько бы чашек ты ни выпил.
Эймос поискал глазами Джейн и увидел, что ее уже перехватил Руп. У Рупа была длинная светлая прядь, и он то и дело вскидывал голову, чтобы отбросить волосы с глаз, — жест, который почему-то раздражал Эймоса.
Он обратил внимание на туфли Джейн, скромные, из черной кожи, но вместо шнурков лента, завязанная большим бантом, и высокий каблук, делавший ее на дюйм-другой выше. Он увидел, как она рассмеялась чему-то, что сказал Руп, и шутливо похлопала его по груди, будто упрекая. Неужели она предпочитает Рупа Эймосу? Он искренне надеялся, что нет.
В ожидании, пока Джейн освободится, он завел беседу с Дэвидом Шовеллером, известным как Спейд. Ему было тридцать лет, он был искусным ткачом, создававшим редкие ткани, которые продавались по высоким ценам. На него работало несколько человек, включая других ткачей. Как и Эймос, он носил одежду, служившую рекламой его товара, и сегодня на нем был твидовый пиджак сине-серого плетения с вкраплениями красного и желтого.
Эймос любил спрашивать совета у Спейда, поскольку тот был умен, но не снисходителен. Эймос рассказал ему о проблеме с пряжей.
— Ее нехватка ощущается сейчас повсеместно, — сказал Спейд. — Не только в Кингсбридже, но и повсюду.
Спейд читал газеты и журналы и потому был хорошо осведомлен.
Эймос был озадачен.
— Как же такое могло случиться?
— Сейчас расскажу, — сказал Спейд. Он отхлебнул горячего чая, собираясь с мыслями. — Есть такое изобретение, называется «летучий челнок». Тянешь за рычаг, и челнок перелетает с одной стороны станка на другую. Это позволяет ткачу работать примерно вдвое быстрее.
Эймос слышал о нем.
— Я думал, он не прижился.
— У нас здесь нет. Я им пользуюсь, но большинство ткачей на западе Англии не хотят. Полагают, что челнок двигает дьявол. Зато он популярен в Йоркшире.
— Отец говорил, что на последнем аукционе всю пряжу скупил какой-то йоркширец.
— Теперь ты знаешь почему. Вдвое больше ткани требует вдвое больше пряжи. А мы делаем пряжу на прялке, как это делалось с незапамятных времен, вероятно, еще до того, как Ной построил свой ковчег.
— Значит, нам нужно больше прях. У вас тоже нехватка пряжи?
— Я видел, к чему все идет, и сделал запас. Удивлен, что твой отец не поступил так же. Обадайя всегда был дальновиден.
— Больше нет, — сказал Эймос и отвернулся, потому что увидел, что Джейн уже не говорит с Рупом, и поспешил перехватить ее, пока не подошел кто-то другой. Он пересек зал в несколько шагов, неся чашку с блюдцем, и сказал:
— Добрый вечер, Джейн.
— Здравствуй, Эймос. Интересное было обсуждение, не правда ли?
Он не хотел говорить о Заповедях блаженства.
— Мне нравится ваше платье.
— Спасибо.
— Оно того же цвета, что и ваши глаза.
Она склонила голову набок и улыбнулась — характерная поза, от которой у него пересохло во рту от желания.