— Боже милостивый! — воскликнул граф.
— Я этого не знал, — сказал Риддик.
— Это правда? — спросил Нортвуд.
— Согласно этому сообщению, они скандировали «Хлеба и мира».
Хорнбим развернул газету и протянул ее графу.
— Они разбили окна его кареты! — сказал граф, пробежав глазами несколько строк.
— Возможно, я преувеличиваю, — неискренне сказал Хорнбим. — Но я действительно считаю, что нам, облеченным властью в этой стране, нужно действовать решительнее против агитаторов и революционеров.
— Я начинаю думать, что вы правы, — сказал граф.
Нортвуд молчал.
— Эти люди настоящие исчадия ада, — сказал Риддик.
— Так ведь и начинаются революции, не правда ли? — произнес Хорнбим. — Подрывные идеи ведут к насилию, а насилие нарастает.
— Возможно, вы правы, — сказал граф.
«Он смягчается, — подумал Хорнбим, — но сын — это препятствие».
В комнату вошла молодая женщина, дорого одетая для верховой езды, в прелестной маленькой шляпке. Она сделала реверанс графу и сказала:
— Прошу прощения, что прерываю вас, дядя, но компания для верховой прогулки ждет моего кузена Генри.
Нортвуд встал.
— Прошу прощения, мисс Миранда. Важный разговор… — Он явно не хотел уходить.
Но граф сказал:
— Ты свободен, Генри. Спасибо за помощь.
Хорнбим понял, что это была кузина Генри, Миранда Литтлхэмптон. Говорили, что они неофициально помолвлены. Хорнбим не был экспертом в амурных делах, но ему показалось, что Миранда проявляет больше рвения, чем Генри.
Однако Генри ушел, и это было для Хорнбима большой удачей.
— Хорошенькая девушка, — с восхищением произнес Риддик.
«Заткнись, дурак, — подумал Хорнбим. — Графу не нужно твое одобрение его будущей невестки». Он поспешно сказал:
— Благодарю вашу милость за то, что приняли меня и сквайра Риддика сегодня. Мы оба ценим эту привилегию и знаем, что этот разговор имел высочайшую важность для вашего графства и особенно для города Кингсбриджа.
Это была чистая лесть, но она отвлекла внимание графа от грубого замечания Риддика о Миранде.
— Да, — сказал граф. — Благодарю вас, что донесли это до моего сведения. Думаю, я должен поступить, как вы предлагаете, и сказать Дринкуотеру, что ему пора на покой.
«Это успех», — с глубоким удовлетворением подумал Хорнбим, сохраняя на лице деревянное, непроницаемое выражение.
— Я напишу Дринкуотеру, — продолжал граф.
— Если вы хотите, чтобы я доставил письмо… — с жаром сказал Хорнбим.
— Думаю, не стоит, — сурово ответил граф. — Дринкуотер может счесть это за неучтивость. Я передам письмо Нортвуду.
Хорнбим понял, что слишком поспешил торжествовать.
— Да, милорд, конечно, глупо с моей стороны.
— Полагаю, вы стремитесь поскорее вернуться в дорогу. До Кингсбриджа путь неблизкий.
Тон графа не располагал к дискуссии. И он не собирался просить своих гостей остаться на ужин. Хорнбим встал.
— С вашего позволения, милорд, мы откланяемся.
Граф потянулся к шнуру звонка, и через минуту появился лакей. Хорнбим и Риддик поклонились и вышли в холл. Граф за ними не последовал.
Они надели пальто и вышли на улицу. Карета Хорнбима ждала, поблескивая от дождя. Они сели внутрь, и лошади тронулись.
— Должен признать, Хорнбим, — сказал Риддик, — ты хитрая сволочь.
— Да, — ответил Хорнбим, — я знаю.
17
Рабочим платили в субботу днем в пять часов, когда на фабриках прекращалась работа. Хотя все они работали установленные часы, размер их заработка зависел от того, сколько пряжи они произвели. Сэл и Кит обычно производили достаточно, чтобы заработать около двенадцати шиллингов. Три года назад это заставило бы ее почувствовать себя богатой, но с тех пор плохие урожаи взвинтили цены на еду, а военные налоги сделали другие предметы первой необходимости дороже. Теперь двенадцати шиллингов едва хватало на неделю.
Сэл и Джоан немедленно отправились платить за жилье, тащась под моросящим дождем, а за ними следовали Кит и Сью. Дом с камином был даже важнее еды. От холода можно было умереть быстрее, чем от голода. Задолженность по квартплате была первым шагом по наклонной к полному обнищанию.
Их дом принадлежал собору, но контора по сбору арендной платы находилась в том же бедном районе, где они жили. Плата составляла шиллинг в неделю, и Сэл заплатила пять из двенадцати пенсов, так как занимала чуть меньше половины дома. Они отдали деньги и пошли на рыночную площадь. Уже стемнело, но прилавки ярко освещались лампами.
Сэл попросила у пекаря стандартную четырехфунтовую буханку, и тот сказал:
— С вас один шиллинг и два пенса.
Сэл возмутилась:
— Вчера было шиллинг и один пенс, а всего год назад — семь пенсов!
Пекарь выглядел уставшим, словно весь день слушал одни и те же причитания.
— Я знаю, — сказал он. — А мука стоила тринадцать шиллингов за мешок, а теперь двадцать шесть. Что мне делать? Если я буду продавать ниже себестоимости, через неделю разорюсь.
Сэл была уверена, что он преувеличивает, но все же понимала его. Она купила буханку, и Джоан сделала то же самое, но что они будут делать, если цена поднимется еще больше?
Это была проблема не только Кингсбриджа. Спейд говорил, что такое происходит по всей стране. В некоторых городах женщины устраивали бунты, которые часто начинались у дверей лавок.
На крытом рынке на южной стороне собора был мясник с аппетитной витриной, на которой были разложены куски говядины, свинины и баранины, но все было слишком дорого. Сэл поискала фазана или куропатку, тощих диких птиц с жестким мясом, которое пришлось бы тушить. Обычно в это время года они были в продаже, но сегодня их не было.
— Это все погода виновата, — пожал плечами мясник. — В эти темные, дождливые дни охотники даже не видят птиц, не говоря уже о том, чтобы поймать этих тварей.
Сэл и Джоан посмотрели на вяленое и копченое мясо, бекон и солонину, но даже они были дороги. В конце концов они купили соленую треску.
— Я ее не люблю, — заныла Сью, и Джоан грубо ответила:
— Будь благодарна, у некоторых детей нет ничего, кроме каши.
По дороге домой они прошли мимо Зала собраний, где вот-вот должен был начаться праздник. К входу подъезжали кареты, и дамы пытались не намочить свои сказочные платья, спеша в здание. Сзади, на кухню, доставляли последние заказы: огромные мешки с хлебом, целые окорока и бочки портвейна. Некоторые люди все еще могли себе позволить такое.
Джоан заговорила с носильщиком, который нес корзину с апельсинами из Испании.
— По какому случаю праздник?
— У олдермена Хорнбима, — ответил мужчина. — Двойная свадьба.
Сэл слышала об этом. Говард Хорнбим женился на Бель Марш, а Дебора Хорнбим выходила замуж за Уилла Риддика. Сэл было жаль любую девушку, вышедшую замуж за Уилла Риддика.
— Будет грандиозная вечеринка, — сказал носильщик. — Пару сотен человек ждем.
В это число входило более половины избирателей города. Хорнбим теперь был председателем мировых судей и однажды наверняка выставит свою кандидатуру в мэры. В некоторых городах пост мэра ежегодно переходил от одного олдермена к другому, но в Кингсбридже мэра избирали, и он оставался на посту до своей отставки или до тех пор, пока его не свергнут олдермены. Сейчас мэр Фишвик был в добром здравии и популярен. Но Хорнбим вел долгую игру.
Они направились домой. Сэл выложила на кухне хлеб и соленую рыбу. Позже они дадут огню погаснуть и пойдут в «Колокол», взяв с собой детей. Сэкономив на дровах, они могли позволить себе кружку пива. Эта мысль ее подбодрила. А завтра был день отдыха.
Джоан крикнула наверх, зовя тетю Дотти. Джардж вошел на кухню, и они сели за стол, пока он нарезал рыбу. Дотти не появлялась, поэтому Джоан сказала Сью:
— Сбегай наверх за тетей. Она, наверное, спит.
Сью сунула в рот хлеб и побежала наверх.
Через минуту она вернулась и сказала:
— Она не отвечает.