У Полины были синяки под глазами.
У меня жуткая мигрень, я периодически появлялся то в коридоре, то в зале, стараясь хоть как-то контролировать обстановку, но у меня из головы не вылетали расчёты, чертежи. Мне казалось, что у меня мозг вообще не переключается, не отдыхает. Поэтому, когда вечером все начали укладываться спать, я зашёл в спальню и увидел сидящую на кровати Полину, которая прижимала к себе Матвея.
Я только выругался, понимал, что ей надо выспаться. Я сам забрал Матвея. Даже качая сына, даже пытаясь его хоть как-то уложить, у меня все равно из головы не выходило, что дебильная ошибка, допущенная в самом начале расчётов, может привести к фатальным последствиям на завершающих этапах.
Я не мог сейчас закрыть глаза.
Это офигеть важный проект, это не какой-то объект, где погрешность не имеет никакого значения, потому что ее можно уравновесить за счет дальнейших работ.
Это мост.
И погрешность охренеть какая важная деталь.
Матвей не спал даже у меня на руках. Я не понимал, что с ним происходило. Я гладил его по животику, я пытался его как-то заговорить, я рассказывал сказку, а при этом головная боль от каждого его всхлипа только сильнее нарастала, и нарастала, и нарастала.
Ближе к четырем утра у Полины уже тоже сдали нервы, она встала и подошла ко мне.
— Иди, ляг, — выдохнула она, забирая у меня Матвея, и мне казалось бы, ну вот-вот, есть возможность лечь, отдохнуть. Ложись и отдыхай! А я ложился, а у меня перед закрытыми глазами всплывали расчёты, графики.
Я выматерился, постарался задавить глаза ладонью, но нихрена не выходило, и Полина, выйдя из спальни, ушла в зал, и я слышал, как покряхтывает Матвей, я слышал, как она пытается петь колыбельную, и меня это сводило с ума настолько, что я даже не мог расслабиться, я не мог уснуть, и это было самое дерьмовое, что могло происходить со мной сейчас. Мне настолько было хреново, что казалось, я готов уже молиться за этот грёбаный сон.
В итоге провозившись до рассвета в кровати, я с ужасом услышал звонок будильника, а когда раскрыл глаза, понял, что на часах время начало десятого, и это значит, что я будильник, и первый проспал, и второй проспал, и третий.
И какого черта Полина на меня не рявкнула, чтобы я выключил телефон?
Соскочив с кровати, я вылетел в коридор и понял, что дети уже в школе, а Полины с Матвеем нигде не было.
Глянув на мобильник, я набрал жену и услышал сдавленное:
— Я хочу попробовать его уложить хотя бы на улице. Может быть, он в коляске уснёт.
— Блин, Поль, возвращайся домой, там, на улице паскудно. — Произнёс я и зажал пальцами режущие глаза, какая же дерьмина происходила…
Вернувшись на работу, я постарался сразу включиться в процесс, поднял старые расчёты, чтобы найти этот косяк. Да плевать, что мне его надо было найти. Мне его надо было как-то исправить! Вот в чем была вся суть.
Найти-то мне его и Дмитрий нашёл. А вот как это твою мать исправить, не внося каких-либо изменений на данный момент в конструктив я не представлял, черт возьми. Вот мне всегда отец говорил, что торопляемость рождает ошибаемость. Семь раз отмерь, один раз отрежь.
Фигурально, но он всегда говорил мне пересчитывать то, что я вношу в свои чертежи, и мне казалось, этот проект никогда не кончится, а Матвей никогда не вырастет.
Вот серьёзно, я в один из дней даже рявкнул на няню из-за того, что с её присутствием ситуация никак не менялась, мы по-прежнему с Полиной ходили, как два зомбяка, с которых только куски мяса не отваливались. И не могли никак контролировать Матвея, но все-таки в какие-то моменты мне казалось, что ситуация улучшается и Матвей даже может проспать пару часов просто в коконе на нашей кровати, хотя потом я глядел в усталое лицо жены и понимал, что я, видимо, свихнулся раз такое вижу во всем этом. Но послабления были все равно, однажды наступило затишье, мы почти приучились к режиму сна Матвея, пусть даже и на руках, и даже в какой-то момент Полина изъявила желание куда-нибудь выбраться и куда-нибудь это на открытый урок к Анне.
Я постарался объяснить няне, что мне нужна будет её помощь, потому что Полина наотрез отказывалась оставлять Матвея с кем-то, кроме меня, а я, даже если находился дома, я все равно продолжал работать, и мне нужен был человек, который будет находиться с ребёнком. Вроде бы все утряся, мы выстроили всю эту картинку, но когда Полина уехала на открытый урок, я понял, что дерьмо продолжается.
Мне позвонили с горархитектуры и запросили варианты расчётов, потому что им что-то не нравилось. Я схватился за голову, мало того, что там и так висел косячный кусок моста, так надо ещё и под городской округ что-то переделывать.
Вообще ничего удивительного, что пока шли разговоры с чиновниками, я абсолютно вылетел из жизни, а когда Полина оказалась на пороге кабинета с злым заявлением о том, что я, оказывается ей изменяю, у меня уже точка кипения была пройдена.
Она, собственно, была пройдена в те моменты, когда я, сам того не ожидая, что-то делал не так, выбешивая Полину одним своим присутствием, даже тем, что я просто где-то рядом дышу.
За прошедшее время, как бы мы не пытались приноровиться к новому режиму, все равно раз за разом звучали фразы о том, что лучше б ты сегодня задержался на работе, «лучше б ты не приезжал так рано. Лучше б ты уехал к родителям».
Меня настолько это затрахало, что в момент, когда она мне сказала про какую-то любовницу, я даже не отупил, что происходит, а просто выбесился.
Потому что я заколебался ощущать себя пятым колесом в телеге, от которого вечно все хотят избавиться, а извозчик в первую очередь.
Я даже не стал ничего объяснять, ничего выяснять, мне казалось это все настолько абсурдным, что я, наоборот, со всем соглашался.
А смысл как бы ей доказывать обратное? Она меня уже давно приговорила, осудила и казнила.
Смысл ей было доказывать, что нихрена, никакой любовницы у меня нету.
Я просто затрахался.
Не было никакого смысла, она меня все равно ни разу не услышит, и она меня не услышала, даже когда я чуть ли не в открытую сказал о том, что я не собираюсь ничего объяснять, у Полины нигде не щёлкнуло. А как бы вот что я мог объяснить, если у меня никакой любовницы не было?
Но подсознание противно подкинуло кадр о том, как я обедал с Марией.
И поэтому меня, собственно, и переклинило.
А что вообще является изменой?
Глава 37
Руслан
Я вылетел из квартиры, сел в машину, доехал до ближайшей гостиницы, заселился, и тут до меня стало доходить…
Словно в дерьмовом кино я прокручивал действия назад.
Учительница Маша.
Аня…
Кто-то обижал Аню…
До меня с трудом доходило из-за нехватки сна и какого-то бешеного адреналина, который долбал меня по голове, что же в итоге произошло, но просидев с полчаса цепляясь пальцами за волосы, я наконец-то сообразил, в чем заключался весь конфликт.
Это Маша, с которой я обедал, была учительницей у Ани.
Ну, зашибись, что я ещё могу сказать. Только нихрена я ни с кем не спал. И не надо проводить здесь какие-то параллели и рассказывать о том, что я виноват в том, что эта сумасшедшая как-то иначе выставила ситуацию. Но противное сознание сейчас работало для меня палачом, потому что тут же встал вопрос а измена и предательство это непосредственно, когда был половой акт?
Или все же измены и предательство это сам факт диалога с другой ?
Одна часть меня говорила то, что я все-таки изменник и предатель, потому что намерения не было, но были эти обеды…
Другая часть меня кричала: Руслан, ну ты че, чокнутый, какие обеды, что теперь тебе надо Диму укладывать в постель, если раз ты с ним пообедал?
Ситуация была настолько неоднозначная, что я даже сам не мог в ней разобраться и, как заколдованный я сидел, смотрел на мобильник в надежде на то, что Полли одумается, позвонит, скажет возвращайся домой, ты куда там уехал, оставил меня с тремя детьми, ты на что надеешься?