— Опустевшие поля покрыл первый снег…
— Да… Опустевшие поля покрыл первый снег, — раздельно продиктовал он.
С соседней улицы вновь послышался звон колокола керосинщика.
* * *На берегу Гетара вдоль всего участка директор посеял семена веника. Вначале ученикам казалось, что это кукуруза, и они ждали, когда на ней повиснут зеленые и желтые кисточки. Потом, сообразив, что это, они переломали, перетоптали ростки, а если где веник и остался, зацвел и дал семена — ребята оборвали эти семена и во время уроков выдували их через металлические трубочки друг другу в лицо. Очень удобная штука эти семена: они летят далеко и больно бьют.
В жаркие дни ребята, побросав свои портфели возле стеблей, раздевались и заходили в воду. Они углубили в том месте русло речки, перегородили камнями, вода поднялась и замедлила течение. А когда наступили холода, ученики группами забирались в заросли и, спрятавшись там от посторонних глаз, играли в перышки или в бабки, отчего земля там была утоптанной и ровной.
После уроков седьмой «Б» не сразу пошел в заросли. Они сначала проверили дверь директорского кабинета, она была заперта, потом побежали в учительскую — и там его не было, затем с шумом пробежали по этажам, открывая двери всех классов и раздражая учителей второй смены.
— Кого вы ищете? — зевая спросил сторож. — Директора?.. Какой там директор, скажи просто Цапля, и все. Никуда он не уходил, вон сидит у себя в кабинете.
Седьмой «Б» помчался обратно. Нет, директора не было. Они пытались заглянуть в замочную скважину, это им не удалось. Из-за ключа в скважине ничего не было видно. Затаив дыхание, они прислушались — ни звука. Убедившись, что директора нет, ученики загалдели и, забыв про жмых, размахивая портфелями, ударяя друг друга, побежали к зарослям веника. Был солнечный полдень.
Чуть дальше зарослей, возле растоптанных листьев капусты, лежала, закрыв глаза, черная собака, обычно бродившая возле хлебного магазина, и кормила своих щенят. Какая-то старуха, стоя на краю огорода, следила за своим единственным гусем, плавающим в реке. Из мусорного ящика, стоявшего возле фонарного столба, валил густой дым, хотя пламени не было видно. Когда поднимался ветерок — дым колебался, покачивались пожелтевшие стебли, шуршали листья, и, если седьмой «Б», присевший в зарослях, на секунду замолкал, со школьного двора доносился голос преподавателя физкультуры:
— Раз-два, раз-два, левое плечо — вперед!..
Неожиданно заросли раздвинулись, и над головами у седьмого «Б» появился директор. Ученики замерли.
Затем они медленно, по одному поднялись, оставляя на земле тонкие, сточенные по бокам, перепачканные чернилами бабки. Снова заколыхался дымок, зашуршали листья, с противоположного берега Гетара возле глинобитных домишек послышался голос керосинщика:
— По четвертому купону, по четвертому!.. Сколько раз говорить?!..
Директор задумчиво смотрел на учеников и молчал. Начал что-то говорить, но голос у него сорвался, а может, у него пересохло в горле? Крепко сжав губы, он безостановочно двигал кадыком, и вместе с кадыком приходили в движение обвисшие щеки. Наконец он проглотил слюну и сказал:
— А вы не ешьте жмых во время урока. Ведь есть же для этого перемена?..
Ребята увидели в руках у директора кусок жмыха. Он аккуратно завернул его в исписанный листок из ученической тетради.
На листке кое-где были сделаны исправления красным карандашом. Он сунул жмых первому попавшемуся ученику и, не глядя ни на кого, буркнул:
— Вы что, думаете, мой внук не хочет есть?
Директор повернулся и медленно пошел прочь, собирая отворотами брюк семена верблюжьей колючки. Наверное, он на ходу говорил сам с собою, так как ученики видели его правую жестикулирующую руку.
— Встать!.. Лечь!.. Винтовку вперед!.. — донесся до зарослей голос учителя физкультуры.
На товарной станции паровоз с шумом выпустил облачко пара, оно поднялось за пожарной каланчой, превратилось в лоскутья и растаяло в воздухе.
1969
ЦМАКУТ
Перевод К. Кафиевой
— Вот шлагбаум, видите? Ступайте к нему да подождите. Бывает, машины туда заезжают за грузом. Попроситесь — может, и подвезут вас.
— Чего там проситься? — бросил малый, подпиравший стенку.
Я взглянул на него. Это был смуглолицый парень лет двадцати, в брюках модного покроя «холидей». Брюки были неглаженые, грязные.
— Подбросьте чего-нибудь, — продолжал парень, — так и вас подбросят. Чего там проситься? — И стал высвистывать одну из песенок Рози Армен.
У самого шлагбаума стоял вагон. Голый по пояс мужчина, тоже насвистывая, грузил дрова; мелькали руки его напарника, выглядывавшего из вагона. Рабочий свистел с усердием, и, хотя среди поленьев попадались тяжеленные, свист его нисколько не ослабевал.
В тени вагона сидело рядышком человек десять — двенадцать. Тень постепенно укорачивалась, и люди сбивались все теснее, время от времени лениво обмахиваясь мокрыми платками.
— Ну, жарища!
Они вяло роняли слова, разморенные длительным ожиданием, и иногда внимательно и молча упирались глазами в нас — в меня и жену, опустивших рюкзаки на землю и стоявших на солнцепеке. Понятно, мы были чужаками. Они молчали, молчали, и наконец один не выдержал:
— Куда это путь держите?
Я подошел к ним.
— В село Цмакут.
— Ц-ма-кут?
— Что же в этом особенного?
— Да ничего.
— Цмакут?
— Ну да, нам надо в Цмакут.
— Гм-гм-м… трудненько это…
Я много слышал о Цмакуте, знал, что от станции Туманян до Цмакута около тридцати километров пути. Так что же тут «трудненького»?
— Дорога трудная, дорога! — пояснили они. — Туда маловато ездят.
— Небось по делу вы, не ради забавы, — сказал мужчина с рябым лицом и насмешливо уставился на мои темные очки.
Я снял очки.
— Слава богу, — оживился он, — хоть увидим, какое у тебя лицо. К кому едете?
— К товарищу.
— А что, разве автобус здесь не ходит? — наивно удивилась моя жена. Мы, мол, городские, привыкли к автобусу.
Мы сели на