Но приехавшая из России голубоглазая красавица заарканила Ваграма и увезла с собой в Ленинград, а Баграт, сразу после защиты диплома, в институтском коридоре взял ее за руку и вот так сразу, ни с того ни с сего сказал:
— Люблю тебя…
— Как так?
— Да вот так.
Кому другому Анна, может, и не поверила бы, но Баграт словами не бросался, и Анна чистосердечно призналась ему:
— О тебе я никогда не думала.
— Думай, — сказал он, отпустил ее руку и ушел.
Потом серьезность и молчаливость Баграта, его задумчивый взгляд, его слова и поступки стали постепенно осмысляться в сознании Анны, и она даже удивилась: как до сих пор не замечала его?
Спустя год Ваграм вернулся из Ленинграда, снова позвонил, и уже по голосу Анна почувствовала, что Ваграм изменился.
— Прошу мне не звонить, — с трудом сдерживая волнение, сказала Анна. — У меня муж. А если попробуешь звонить… а если попробуешь звонить — скажу Баграту.
— Не позвоню. Будьте счастливы. — Ваграм помолчал, потом сказал: — Конечно, твой Баграт, по масштабам его деревни, чемпион мира.
— А ты не изменился. Все тот же.
— Тот же? Тот самый?
— Да, тот самый.
— Где уж там…
— Ну что, уму-разуму поучили да назад отправили?
— Ничего, бывает.
— Самолюбия у тебя ни на грош! — крикнула Анна и бросила трубку.
Вечером, когда она рассказала об этом Баграту, он сказал:
— Зря обидела. Если еще позвонит, пригласи к нам.
Ваграм больше не звонил.
После окончания института Анна поработала недолго. Вместе с мужем они поступили в один и тот же НИИ, в один и тот же отдел.
Анна очень тяжело переносила беременность. Правда, руководитель делал вид, что не замечает многочасовую бездеятельность Анны, иногда отпускал ее с работы пораньше, но Баграт не хотел оставаться в долгу: уносил домой работу жены, чертил по ночам, утром сдавал руководителю.
Потом родились двойняшки. Обрадовались, наспех устроили пирушку, покутили… и растерялись: кто приглядит за малышами? Мать Анны едва успевала с другими внуками. Баграт надумал было привезти из деревни мать, но на кого оставить старика отца? А если и отца привезти, как им всем уместиться в одной комнате? О яслях они и не думали: дети были слабые, болезненные, и единственный выход был в том, чтоб Анна оставила работу. Забирая трудовую книжку в отделе кадров, Анна, смущаясь, сказала:
— Подрастут немного, вернусь на работу.
Но когда завертелась она по дому, как начались стирки-постирушки да кашки-манки, а после детей в школу водить, и из школы приводить, и по вечерам уроки с ними готовить, и еще не забыть массу мелочей… когда эта домашняя круговерть до предела, до пресыщения заполняющая ее день, стала непреложным фактом, Анна мало-помалу примирилась с мыслью, что еще не скоро вернется к работе. Всю заботу о доме она взвалила на свои плечи, лишь бы Баграт поскорее защитил диссертацию. Она хорошо понимала, что с защитой диссертации многое изменится: зарплата Баграта удвоится, реальнее станет возможность получить квартиру, и вообще изменится очень многое. Теперь она была рада, что родила двойню, что не с каждым в отдельности готовит уроки, что для обоих она решает одни и те же задачки по арифметике.
Теперь Баграт приходил с работы, торопливо обедал, забирал свои бумаги и уходил в библиотеку, а вернувшись домой, на цыпочках, чтоб не разбудить жену и детей, проходил на кухню, съедал приготовленный для него и заботливо прикрытый бумажной салфеткой ужин и ложился в постель, расстеленную на кухонной тахте.
Теперь для Анны и Баграта самым лучшим из всех дней недели была суббота, когда дети уходили в школу, когда Баграт оставался дома и они могли долго нежиться в постели. Но и сладкий дурман постели не был всесилен, не дарил полного забытья, и в постели не забывались ни диссертация, ни домашние заботы и нужды, и все это медленно и незаметно стирало, притупляло желание близости… И все равно, для них обоих самым желанным из всех дней недели была суббота.
* * *Проводив мужа и детей, Анна допила оставленный дочерью чай, с аппетитом позавтракала, убрала со стола, вымыла грязные стаканы и тарелки и поставила их сушиться.
Намечалась глажка: Анна уложила белье на кухонный стол, побрызгала водой, свернула в комок и пошла в спальню прибрать постели. По радио передавали приятную музыку; Анна начала тихонько подпевать и, забыв даже о глажке, взялась за веник.
Снег прекратился. На мгновение даже солнце заиграло, луч пронзил окно. Анна открыла балконную дверь, там лежал снег, и Анна не пошла дальше, осталась стоять в дверях. Приятен был бодрящий морозный утренний воздух. Во дворе Арус собирала развешанное на ночь белье. Простыни задеревенели, смерзлись с веревкой; Арус подтягивалась, отдирала простыню от веревки, с хрустом ломала ее, укладывала в таз и, согрев руки дыханием, снова тянулась к веревке. Анна вспомнила, что муж Арус — заведующий магазином — всегда с неприкрытым вожделением смотрит на нее, Анну. Еще издали завидев ее, останавливается, ощупывает взглядом с ног до головы.
— Ни в чем не нуждаешься? — спрашивает он с многозначительной улыбкой.
— Нет, спасибо.
— Ты помни: для соседа я и жизни своей не пожалею.
Анна, опустив глаза, проходит мимо, и еще долго ощущает на своем затылке, да и ниже, его липкий, оголяющий взгляд.
Зазвонил телефон. Анна встряхнулась, закрыла балконную дверь, с веником в руках подошла к телефону. Обычно в это время звонила мать.
— Это я, — сказал Баграт. — Что делаешь?
— А ты не знаешь?
— Меня вызвал Григорян.
— По квартирному вопросу?
— Да нет, совсем другое дело.
— Ну?
— Пригласил к себе домой. Сказал, что Новый год будем встречать вместе.
— А-а! — разочарованно протянула Анна.
— Вместе пойдем.
— Куда пойдем?
— К ним домой.
— А я тут при чем?
— Да ты что? — выдохнул Баграт, и Анна почувствовала, что муж взволнован.