У ворот строительного треста машина притормозила. Роланд Сарибекович вышел из машины, с кислой миной уставился на фонтанчик. Вода из чаши с шумом стекала на асфальт, образуя лужи под разбросанными во дворе выгоревшими на солнце ящиками. В ящиках находились запасные части экскаватора, и кладовщик, уверенный в том, что никто на них не позарится, преспокойно оставил ящики во дворе. Сторож треста лениво водил у ворот метлой, прихрамывая, сметал с асфальта листья. Управляющий обычно здоровался с ним по утрам, спрашивал изредка о житье-бытье, но сегодня прошел мимо с опущенной головой, не обращая внимания на его угодливую улыбку. Роланд Сарибекович направился к кабинету и вдруг неизвестно почему обратил внимание на Доску почета, мимо которой проходил сто раз на дню, и неожиданно остановился.
Видно было, что над всеми портретами поработал один и тот же фотограф: одного и того же размера, на одной и той же бумаге, с той же стандартной улыбкой смотрели на управляющего чуть пожелтевшие от времени портреты передовиков. Роланд Сарибекович скользнул взглядом по фотографиям и остановился на последней во втором ряду. Он попытался прочесть фамилию и имя, не смог. Надел очки, снова посмотрел и припомнил: «Ноги, кажись, кривоватые были… — И вдруг разозлился: — Больше года у нас не работает, а вот, пожалуйста, красуется на Доске почета!»
Управляющий хотел излить на кого-то свой гнев, но в коридоре никого, кроме уборщицы, не было. Это его еще больше распалило, он покачал головой, фыркнул и направился к кабинету. Проходя через приемную, он увидел, что секретарша склонилась над зеркальцем, приставленным к календарю, и выщипывает брови. Не здороваясь, он зашел в кабинет, швырнул на стол папку, распахнул окна и нажал на кнопку звонка.
Дверь открылась, показалась секретарша.
— Позови Ованесяна…
— Его нет.
— Бадаляна.
— Роланд Сарибекович, он еще не пришел.
— Кто же пришел? — повысил голос управляющий.
— Почем я знаю, кого вы хотите? — обиделась секретарша.
— Кто же пришел? — крикнул управляющий.
— Я ж не виновата, — пробормотала секретарша. — Утром же вы всегда сначала заходите в министерство, а потом приходите в трест.
— «Заходите в министерство»… — передразнил он секретаршу.
Он достал из ящика пачку сигарет, закурил. Со двора донесся грохот грузовика и умолк.
— Всех заведующих отделами вызовешь ко мне.
* * *Ветер проносился по ущелью мимо ноздреватого камня, ударялся о скалу, сворачивал в сторону, раскачивал ветви росшего на скале орешника, его голос то слабел, сливаясь с шумом реки, то, окрепнув, заглушал ее шум и пропадал в тихой долине, что начиналась с ущелья. На закате над домами голубел струящийся из ердыков дым и, попав в когти ветра, стлался понизу, разнося в сумеречном тумане тонкий запах деревни. В дверях дома, что стоял на краю села, появлялась высокая худая женщина в черном платье, с черным платком на голове и, глядя в сторону ноздреватого камня, кричала:
— Роланд… эй, Роланд… чтоб тебе пусто было… Дед, а дед, отправь-ка этого щенка домой!..
Дед Барсег, облокотившись о ноздреватый камень, выпускал из-под пожелтевших усов дым чубука. До него доносился голос снохи, но что она кричала, он не слышал и слышать не хотел.
— Поди надорвалась от крика, сучья дочка, — ворчал он и, прищурив глаза, глубоко затягивался и вздыхал: — Ох, Сарибек, Сарибек…
Чуть ниже Роланд и его сверстники, мальчишки лет восьми — десяти, визжа, кидались голышом в воду и мигом выскакивали точно ошпаренные, лязгая зубами, бросались на землю, прижимались к гладким голубым галькам. Слышался мерный шум реки.
Босоногая девчушка в лохмотьях срывалась от дома, что на краю села, добегала до ноздреватого камня. Она стеснялась подойти к голым мальчишкам и, сложив худые, костлявые ручки у рта, кричала:
— Братик… а, братик, мама тебя кличет…
— Скажи ей, что не приду, — слышался совсем рядом его голос.
— Говорит, ежели не придет, так отстегаю…
— Еще чего, из дома удеру…
— Не удерешь, — кричала из-за камня сестренка и всхлипывала: — Не удирай!..
— Катись-ка отсюда, — дрожа всем телом, кричал Роланд. — Не то высеку как сидорову козу.
Солнце пряталось за горой. Тень леса падала на ущелье. Плач сестры все отдалялся и гас в густеющем тумане. Из деревни доносился крик петуха. Знакомые камни и деревья преображались, превращаясь в злых духов. Ребята медленно разбредались по домам. Постепенно отдаляясь, вспыхивали тут и там и исчезали огоньки сигарет. Роланд подходил к деду.
— Сукин ты сын, угораздило тебя в такой холод купаться… — дед поднимался, опираясь о дубинку, распахивал телогрейку, прижимал внука к себе: — Мой внучек шальной, козлик мой… — И, вспомнив вдруг что-то, поворачивался к картофельному полю и орал во всю глотку: — Эй, кто там забрался в картофель!.. В бога, в душу вашу мать…
Он был сторожем картофельного поля. Заходил кто-либо в поле или нет, дед кричал для острастки, размахивая дубинкой:
— Погодите, доберусь до вас, ироды…
— Дед, есть хочу, — ерзал под телогрейкой Роланд.
Дед доставал из мешка пару картофелин.
— Положь за пазуху, чтоб никто не видел, — шептал он, — и сестрицам дашь…
* * *— Мовсесян не в духе, — предупреждала всех, кто входил в приемную, секретарша. — У-у, рвет и мечет.
Ответственные работники треста, оторопев на секунду, смотрели на тупое, самодовольное лицо секретарши и, ничего не поняв, вытянувшись в струнку, тихонько приоткрывали дверь кабинета. До приемной доходил их испуганный голос:
— Можно?..
В кабинете царило молчание. Сидя в кресле, опираясь локтями о стол, опустив голову на сжатые кулаки, управляющий краем глаза глядел на входящего, поднимал голову, нервно закуривал и снова подпирал лоб кулаками. Работники робко присаживались, переглядывались, стараясь понять, в чем дело, и, ничего не поняв, застывали в ожидании. Главный механик треста Айвазян, видимо, не выдержал, кашлянул, прочистил горло. Сидящие слегка оживились, но, заметив устремленный на них мрачный взгляд управляющего, снова посерьезнели. Дверь с размаху открылась. Вошел инженер по