Пара дней. Я человек, который две недели выбирает продвинутую зубную щётку, чтобы она была «и функциональной, и не давила на мой внутренний эстетизм». Но он смотрит, и я понимаю, ответ нужен быстрее, чем мой мозг умеет.
— Я… подумаю, — говорю я.
— Конечно, — кивает он. — Я не давлю. Но… Вика, это шанс. Не просто работа. Окно в мир.
Марина в углу уже строит таблицу:
«Китай — да/нет», «расходы — выгоды», «риски — возможности».
Она будет менять цвета ячеек до ночи.
Игорь шепчет кому-то в телефон:
— Да-да, международка, перспективы, глобальный рынок…
Вера ходит по магазину, как шаман у костра, и приговаривает:
— Континент! Новые свадьбы! Новые истории! Я всегда мечтала, чтобы наша книга уехала в большой мир. Пусть сначала уедете вы!
А внутри у меня тишина. Та самая. Перед решением, которое может ничего не изменить… или изменить всё.
* * *
Вечером мы сидим у меня на кухне. Лампа тусклая, чай остывает быстрее мыслей. За стенкой Марина и Игорь. Они шепчутся, смеются, спорят о процентах, KPI и планёрках. Их «мы» звучит уверенно, ровно, как новенький договор, где всё прописано мелким, но понятным шрифтом.
Наше «мы» не оформлено ни в одном ЗАГСе, ни в одной таблице, ни в одном пункте «ответственные лица». Наше «мы» существует где-то между строчками, как сноска, которую видят только двое.
— Я не знаю, — говорю я честно, честнее, чем хотела. — Лет пять назад я бы собрала чемодан за ночь. В Китай, в Перу, в Приморск… куда угодно. Лишь бы рядом был человек, под которого можно подстроиться.
Режим, биение сердца, расписание всё.
— А сейчас? — спрашивает Кирилл тихо, будто боится спугнуть мысль.
— А сейчас у меня… жизнь, — говорю я, и сама удивляюсь, насколько непривычно это звучит. Будто впервые заявляю права на собственную территорию. — Квартира, «София», книга, мама, Марина, Вера, лимон в чате.
Все эти маленькие несерьёзные вещи вдруг стали моими фундаментами. Я только этим летом начала её чувствовать, как свою, а не как черновик к чужой истории.
Он молчит. Не обижается. Не предлагает решения. Просто слушает.
— Я хочу, чтобы ты поехал, — говорю я. — Правда. Это твоё. Ты всегда мечтал о большом проекте. О незнакомых городах, о людях, о том свете, который у всех разный, но в объективе становится единым.
Это твоя мечта, не моя.
— Я хочу, чтобы ты была рядом, — спокойно отвечает он. Не драматично, не умоляюще, просто как факт. — Но если ради этого тебе придётся снова жить в чьём-то графике… я не уверен, что это правильно.
Раньше в наших диалогах такого не было. Раньше он хватался за идею «мы», я за идею «не потерять». А сейчас… он тоже учится отпускать. Не только меня. Свою картинку будущего тоже.
И в этот момент я понимаю: мы оба выросли. Разными траекториями, но в одном направлении, к честности.
* * *
Ночью мы лежим на моей кровати. Не как пара, не как бывшие, не как почти-любовники, а как два человека, которые наконец перестали играть в бесконечную партию «кто первый произнесёт серьёзное вслух и не убежит в ванну».
Комната полутёмная, за окном редкие машины, где-то вверх по трубам идёт тёплая вода, и всё это почему-то звучит как фон к нашему самому честному диалогу.
— Я не поеду, — говорю я в темноту. Не громко, но окончательно.
— Точно? — уточнять он не пытается — просто спрашивает, чтобы услышать мою уверенность.
— Точно.
Он кивает и я слышу это «окей» не ушами, а кожей. Спокойное, принимающее. Не сломанное.
— Я всё равно поеду, — добавляет он после паузы.
— Правильно, — вздыхаю я. — Хоть кто-то из нас должен осуществить мечту в этой истории. Вера же не справится.
Мы смеёмся тихо, как люди, которые наконец перестали путать юмор с самооборной.
Ни надрывов, ни недосказанностей, просто два голоса, которые больше не пытаются спорить с реальностью.
— Ты всё равно мне нравишься, ты в курсе? — говорит Кирилл.
— Я знаю, — отвечаю я.
Молчание.
— И я тебя люблю.
Слова выходят удивительно ровно. Не как признание «поймай меня, я лечу»,
а как констатация факта, который не требует ни доказательств, ни годовых отчётов.
Кирилл выдыхает — медленно, мягко.
— Но? — спрашивает он так, будто точно знает, что «но» будет не про него, а про меня.
— Но я больше не готова жить в чужом расписании, — говорю я. — Даже в самом прекрасном.
Я только этим летом начала жить в своём. Как в новой квартире, где наконец-то поставила мебель туда, куда хочу я. И, кажется, впервые не хочу с него съезжать.
Мы замолкаем. За стенкой Марина и Игорь закрывают ноутбук, шепчутся, смеются, у них всё по графику, даже поцелуи, наверное, по регламенту.
А у нас — наконец ни одного регламента.
— Я буду писать тебе, — говорит он.
— Пиши, — улыбаюсь. — Только давай без обещаний. Ни «подождём друг друга», ни «пусть всё решит судьба».
Судьба вообще слабый менеджер, если честно. Пусть решаем мы. По ходу.
Он тянется, целует меня в лоб, осторожно, как что-то важное.
— Ты стала жестокой, — шутит он.
— Я стала честной, — отвечаю. — Это разное.
И впервые за долгое время понимаю: честность может быть очень мягкой. Если её не бояться.
* * *
Аэропорт Пулково умеет притворяться местом надежды, но по факту это огромная, блестящая комната прощаний, куда люди приезжают не улетать, а проверять свою способность отпускать. Мы приезжаем всем составом. Наша мини-группа поддержки, редакции и семейной терапии.
Вера в своих боевых велосипедках, в которых она, кажется, родилась и будет хоронить все великие идеи. На плече у неё огромная сумка «на удачу», внутри которой наверняка половина «Софии» и три талисмана разных религий.
Марина и Игорь, как делегация «партнёры проекта», почти с табличкой встречающих, только без оркестра.
Я, как человек, который впервые никого никуда не удерживает. Даже себя.
— Ты там нам находи материал, — говорит Вера, обнимая Кирилла так, будто он едет не в Китай, а на войну за честность. — Китай страна с потенциалом. Там наверняка есть, кому развестись ярко и вдохновляюще.
— Буду, — смеётся он. — И вышлю вам истории. Настоящие. Не те, что корпорации хотят.
Марина протягивает ему распечатку, идеально отцентрированную, с закладками, цветовым кодом и графой «риски».
— Тут расписание созвонов, дедлайны по фотобазе, список идей для второй книги… Если что,