Современный вид дома, где жили Савичевы
Зима 1941 года началась рано. Блокада города продолжалась уже несколько месяцев. И в условиях нарастающих морозов, отсутствия еды и минимального бытового комфорта ощущалась невероятно тяжело. Казалось, она вообще никогда не закончится. Советский поэт и журналист Юрий Воронов 31 декабря 1941 года, еще будучи совсем юным мальчиком, написал:
По Ленинграду смерть метет,
Она теперь везде, как ветер.
Мы не встречаем Новый год —
Он в Ленинграде незаметен.
…
Блокадным бедам нет границ:
Мы глохнем под снарядным гулом,
От наших довоенных лиц
Остались лишь глаза и скулы.
Это жуткое время мне бы не хотелось описывать самостоятельно. Я хочу вам его показать через воспоминания тех, кто пережил осаду Ленинграда. Кто своими глазами видел и чувствовал Ленинград того времени. А между этими историями я буду возвращаться к семье Тани Савичевой.
Моя любимая актриса Алиса Бруновна Фрейндлих много лет спустя вспоминала:
«Наша семья выжила только благодаря бабушке Шарлотте – папиной маме. Она была немкой по происхождению и потому прививала нам железную дисциплину. В первую, самую страшную зиму 1941–1942 годов ленинградцам выдавалось по 125 граммов хлеба – этот маленький кусочек надо было растянуть на весь день. Некоторые сразу съедали суточную норму и вскоре умирали от голода, потому что есть больше было нечего. Поэтому бабушка весь контроль над нашим питанием взяла в свои руки. Она получала по карточкам хлеб на всю семью, складывала его в шкаф с массивной дверцей, запирала на ключ и строго по часам выдавала по крошечному кусочку.
У меня до сих пор часто стоит перед глазами картинка: я, маленькая, сижу перед шкафом и умоляю стрелку часов двигаться быстрее – настолько хотелось кушать… Вот так бабушкина педантичность спасла нас. Понимаете, многие были не готовы к тому, с чем пришлось встретиться. Помню, когда осенью 1941 года к нам зашла соседка и попросила в долг ложечку манки для своего больного ребенка, бабушка без всяких одолжений отсыпала ей небольшую горсточку. Потому что никто даже не представлял, что ждет нас впереди. Все были уверены, что блокада – это ненадолго и что Красная армия скоро прорвет окружение. Да, многие погибли от обморожения. Поэтому у нас в квартире постоянно горела буржуйка. А угли из нее мы бросали в самовар, чтобы всегда наготове был кипяток, – чай мы пили беспрерывно. Правда, делали его из корицы, потому что настоящего чая достать уже было невозможно. Еще бабушка нам выдавала то несколько гвоздичек, то щепотку лимонной кислоты, то ложечку соды, которую нужно было растворить в кипятке, и так получалось ситро – такое вот блокадное лакомство. Другим роскошным блюдом был студень из столярного клея, в который мы добавляли горчицу…
Еще настоящим праздником становилась возможность помыться. Воды не было, поэтому мы разгребали снег – верхний грязный слой отбрасывали подальше, а нижний собирали в ведра и несли домой. Там он оттаивал, бабушка его кипятила и мыла нас. Делала она это довольно регулярно, поскольку во время голода особенно опасно себя запустить. Это первый шаг к отчаянию и гибели.
Во вторую зиму с продуктами действительно стало легче, потому что наконец наладили их доставку в город с Большой земли. Но лично мне было тяжелее, потому что любимой бабушки уже не было рядом. Ее, как потомственную немку, выслали из Ленинграда куда-то в Сибирь или в Казахстан. В эшелоне она умерла… Ей было всего лишь 68 лет… Меня тоже могли выслать из города, но родители к тому времени смогли записать меня как русскую, и поэтому я осталась.
…На сборный пункт бабушку ходила провожать моя мама. Там перед посадкой в эшелон на платформе стояли огромные котлы, в которых варили макароны. Бабушка отломала кусок от своей пайки и передала нам. В тот же день мы сварили из них суп. Это последнее, что я помню о бабушке.
Вскоре после этого я заболела. И мама, боясь оставить меня в квартире одну, несколько дней не выходила на работу на свой гильзовый завод, за что была уволена и осталась без продуктовых карточек.
Мы бы действительно умерли с голоду, но случилось чудо. Когда-то очень давно мама выкормила чужого мальчика – у его мамы не было молока. Во время блокады этот человек работал в горздраве, как-то нашел маму и помог ей устроиться бухгалтером в ясли. Заодно туда определили и меня, хотя мне тогда уже было почти восемь лет. Когда приходила проверка, меня прятали в лазарет и закутывали в одеяло».
Таня Савичева в возрасте шести лет
В Ленинграде не было ни отопления, ни электричества, ни рабочего водопровода, ни транспорта. Женя и Нина Савичевы работали на Невском машиностроительном заводе имени Ленина. Женя в архиве. Нина в конструкторском бюро. Без общественного транспорта до работы добраться, казалось, было невозможно. Они, конечно, в мирное время никогда не пробовали дойти туда пешком. Все-таки семь километров. Но теперь никакого другого варианта не было. Изо дня в день. из недели в неделю. Голодные сестры наматывали километры утром и вечером. Женя иногда оставалась на заводе, чтобы не тратить силы на дорогу, а отработать две смены. Но молодая девушка, казалось, уже не могла это выносить. Было тяжело. Здоровье уходило.
Зима 1942 года в Ленинграде
«Женя умерла 28 дек в 12:30 час утра 1941 г». Так Таня Савичева сделала в своем дневнике первую запись. Она заполняла его