Рабичев писал: «Я внимательно следил за мимикой лица Никиты Сергеевича – оно было подобно то лицу ребенка, то мужика-простолюдина, то расплывалось в улыбке, то вдруг на нем обозначалась обида, то оно становилось жестоким, нарочито грубым, глубокие складки то прорезывали лоб, то исчезали, глаза сужались и расширялись».
Мне кажется, и сам Хрущёв не до конца понимал, что именно изображает его лицо.
«Хрущёв три раза обежал довольно большой зал, где были представлены 60 художников нашей группы, – вспоминал Элий Белютин. – Его движения были очень резки. Он то стремительно двигался от одной картины к другой, то возвращался назад, и все окружавшие его люди тут же услужливо пятились, наступая друг другу на ноги. Со стороны это выглядело как в комедийных фильмах Чаплина и Гарольда Ллойда».
В итоге первый секретарь громко воскликнул: «Дерьмо собачье!.. Осел хвостом мажет лучше». Стало ясно, что художников действительно ждет серьезный разговор, однако далеко не тот, который они себе представляли.
Э. Неизвестный
Здесь я должен сказать, что воспоминания участников выставки относительно слов Хрущёва разнятся. Немудрено художники были в шоке и в оцепенении.
Никита Сергеевич не унимался. Обратился к одному из молодых живописцев: «Ты же с виду хороший парень, как ты можешь такое рисовать? Снять бы с тебя штаны да всыпать крапивой, пока не поймешь свои ошибки. Как не стыдно! Ты пидарас или нормальный мужик? Хочешь уехать? Пожалуйста, мы сами тебя проводим до границы… Мы тебя можем отправить лес валить, пока не вернешь государству все, что оно на тебя потратило. Народ и правительство столько с тобой возились – а ты им платишь таким дерьмом!»
Всем участникам выставки досталось «по заслугам». Когда перед Хрущёвым появилась фигура Эрнста Неизвестного, тот обозвал его «гомосексуалистом». Неизвестный вспоминал: «Я извинился перед Фурцевой, которая стояла рядом со мной, и сказал: “Никита Сергеевич, дайте мне сейчас девушку, и я вам докажу, какой я гомосексуалист”. Хрущёв, не лишенный чувства юмора, немного опешил от подобного ответа. Но в ответ рассмеялся».
Н. Хрущёв и Е. Фурцева
Свидетели оставили в воспоминаниях и следующий монолог Хрущёва: «Дмитрий Степанович Полянский [член президиума] рассказывал мне пару дней назад: когда дочь у него выходила замуж, ей на свадьбу подарили картину. Якобы был изображен лимон. Так вот, вместо лимона там было какое-то месиво из желтых линий: выглядело, извините меня, как будто ребенок, когда мать отвернулась, сделал свои дела на холст, а потом растер рукой».
Мечась по залу, Хрущёв кричал: «Кто нарисовал вот это? Я хочу с ним поговорить. Ну и зачем нужна такая картина? Унитаз ею закрывать? Голландские мастера писали по-другому. На их картины можно смотреть через увеличительное стекло – и все равно восхищаться. А от ваших картин блевать хочется, извините за такое выражение!»
Тут на глаза Хрущёву и сопровождающим попался 35-летний художник Алексей Колли. Он носил длинные волосы, бороду и пришел на выставку в красном свитере. Хрущёв сделал грубое замечание его внешности. Первый секретарь у всех живописцев, которых он, как вы поняли, за живописцев не считал, спрашивал, какого они происхождения, кто их родители. Спросил это и у Бориса Жутовского, который стоял рядом со своим «Автопортретом».
– Кто родители? – спросил Хрущёв.
– Служащие, – ответил Борис Жутовский.
– Служащие? Это хорошо. Что это? – поинтересовался Хрущев, показывая на картину.
– Это мой автопортрет, – ответил Жутовский.
– Как же ты, такой красивый молодой человек, мог написать такое..?
Жутовский, готовый к подобной реакции, пожал плечами.
– На два года на лесозаготовки, – приказал Хрущёв кому-то из своей толпы.
Жутовский не растерялся и попытался поправить положение.
– Я уже два года был на лесозаготовках.
Что вообще-то было неправдой.
– Еще на два года! – подытожил Никита Сергеевич.
В общем, это было совершенно фантастически и невообразимо. Манеж в то утро буквально дрожал от криков Никиты Хрущёва и, наоборот, застывал от злорадства нацепивших маски безразличия организаторов этого водевиля. На выходе из Манежа Хрущёв резюмировал:
– Всех членов партии – исключить из партии, всех членов союза – из союза.
На этом обзор выставки в Манеже был закончен. Художник Вера Преображенская, чьи картины тоже были в числе обозреваемых Хрущёвым, но которую минула публичная порка, уже в самом конце, когда группа молодых художников, проводив Хрущёва, стояла на площади перед Манежем, негодовала и сочувствовала своим коллегам. Но, без шуток, было какое-то странное и волнительное состояние. Никто не понимал, что с ними теперь будет. Действительно отправят на лесозаготовки? Действительно вышлют из страны?
Б. Жутковский.
«Не рыдай обо мне, мама!»
По правде говоря, Хрущёв был совершенно ни при чем. Молодых авангардистов выставили врагами их же коллеги из Союза художников, и натравили на них Никиту Сергеевича, как цербера. На следующий день в «Правде» вышла разгромная статья, которая положила начало борьбе с абстракционизмом и формализмом[26] в СССР. Однако эффект она произвела совсем другой. Толпы москвичей, прочитав статью, бросились на выставку «30 лет МОСХ», но ничего из того, что подвергалось критике, в залах Манежа уже не нашли. Все картины немедленно были сняты.
Во всевозможные газеты и журналы потянулись письма с осуждениями формалистов, писали все – от интеллигенции до рабочих, те, кто хоть немного разбирался в искусстве, и те, кто решительно не понимал ничего. Слюной брызгали те, кто ни разу в глаза не видел этих картин, действуя по принципу «не видел, но осуждаю…».
Но в какой именно обстановке все это произошло? Какой была ситуация с новым искусством в период хрущевской оттепели? (Про социалистический реализм писать не буду.)
«Новая реальность» Элия Белютина – это, собственно, передвижники XX века. Белютин говорил: «Страна изменилась, все изменилось, а Академия художеств у нас осталась со времен Екатерины». Собственно, так же рассуждали в свое время и 14 молодых художников, решивших покинуть Академию художеств во второй половине XIX века[27]. Белютин концептуально предлагал построить новую академию. Предложения молодого педагога и художника восприняли серьезно. Он развернул студию (с весны по осень занятия проходили в Абрамцево), возил учеников на теплоходе по Волге, где они рисовали города, заводы и так далее. Они устраивали собственные выставки и чувствовали себя довольно свободно.
Оттепель, начавшаяся после XX съезда в 1956 году, изменила многое. Искусство эпохи Сталина казалось всем кораблем, безнадежно замерзшим во льдах, который уже никогда ни в какие новые воды не двинется. Молодые художники, мечтавшие творить, занялись