мира сего. Но не думайте, что со временем великие мира сего тоже приедут в Америку, ибо беда все?: обществ состоит в том, что в каждом находятся свои великие люди, свои великие правители или великие тираны». — «Сударь, — отвечал я, — тирания никогда не сможет утвердиться в вашей стране; землею владеет слишком большое число граждан; нищета — вот причина рабства в Европе». — «Друг Иван, сколько я понимаю, вы знакомы с латынью и потому прочитайте любезное письмо, которое несколько лет назад прислала мне королева Швеции Ульрика. Добрая женщина! Мне кажется очень странным, что, находясь в своем стокгольмском дворце, она могла вспомнить о бедном Джоне Бертраме, живущем на берегу реки Скулкилл». — «Не вижу в сем ничего странного, сэр; вы — первый человек, прославивший Америку; в то же время вполне естественно предположить, что на столь обширном континенте произрастает множество любопытных деревьев и растений, так что немудрено, если королева, которая стремится к полезным знаниям, порою спускается с трона и совершает прогулку по садам Линнея»{257}. — «Да, указаниям сего ученого мужа обязан я методе, позволившей мне приобрести познания, которыми я ныне обладаю, — сказал мистер Бертрам, — ботаника — столь обширная наука, что начинающему никак не обойтись без наставлений». — «Скажите, мистер Бертрам, когда вами впервые овладело желание изучать ботанику; прошли ли вы курс сей науки в Филадельфии?» — «Я никогда не учился ничему, кроме грамоты, сия маленькая ферма — единственное наследие, которое оставил мне отец; вначале я находился в весьма стесненных обстоятельствах из-за долгов и недостатка луговых угодий; жена не принесла мне в приданое денег, все ее богатство составлял добрый нрав и умение вести домашнее хозяйство. Я едва могу вспомнить свои первые шаги в изучении ботаники, они кажутся мне теперь каким-то сном, но вы можете верить моему рассказу, хотя некоторые из наших друзей над ним смеялись». — «Я не принадлежу к тем людям, которые видят смешное в искренности и честности, мистер Бертрам». — «В таком случае я расскажу вам следующее: однажды я шел за плугом (ибо, как вы видите, я всего лишь пахарь) и, притомившись, сел отдохнуть в тени дерева. Взор мой упал на маргаритку; я машинально сорвал ее, стал рассматривать с большим любопытством, нежели то, которое обыкновенно свойственно фермерам, и заметил в ней множество элементов, из коих одни были расположены вертикально, а другие горизонтально. Не стыдно ли, сказал мне мой разум или то, что вдохновляет разум, не стыдно ли то, что ты столько лет обрабатывал землю и уничтожил столько цветов и растений, не имея понятия об их строении и использовании! Сие откровение, казалось, внезапно пробудило мое любопытство, ибо подобные мысли были мне непривычны. Я воротился к своей упряжке, но новое желание меня не покидало; я поделился им с женою, которая принялась настойчиво отговаривать меня от моего нового плана, ибо, сказала она, я не довольно богат, дабы посвящать много времени ученью и трудам, которые могут лишить меня даже малой части того, что составляет единственное достояние американского фермера. Однако ее разумное предупреждение меня не обескуражило; я думал о моем плане непрестанно: за ужином, в постели и везде, куда б я ни отправился. Наконец я не мог более противиться сему побуждению и на четвертый день следующей недели нанял работника пахать вместо меня и поехал в Филадельфию. Не зная, какую книгу спросить, я чистосердечно признался книгопродавцу в своих намерениях, и он дал мне книгу, по его мнению, наиболее подходящую, и латинскую грамматику в придачу. Затем я обратился к живущему по соседству учителю, который за три месяца преподал мне начатки латыни, достаточные, чтобы понимать Линнея, книгу коего я купил позже. Далее я начал изучать растения у себя на ферме; вскоре я знал уже все овощи, растущие по соседству, после чего поехал в Мэриленд, где остановился у «Друзей»; по мере расширения моих знаний я продвигался все дальше и дальше и, посвятив несколько лет систематическим занятиям, приобрел порядочные сведения о каждом растении и дереве, какие можно найти на нашем континенте. Со временем ко мне стали обращаться из стран Старого Света, куда я ежегодно посылал много коллекций. Теперь, располагая достатком, я более не тружусь и никогда не бываю так счастлив, как встречаясь и беседуя с друзьями. Если среди множества знакомых мне здесь кустарников и растений найдутся такие, которые вы захотите послать в свое отечество, я охотно раздобуду образцы и презентую их вам вкупе с наставлениями, какие могут понадобиться». Так я провел несколько дней в покое, полезных занятиях и удовольствиях; во всех работах на ферме, а также во взаимных отношениях между хозяином и младшими членами его семьи я наблюдал величайшую непринужденность и благопристойность; все, что здесь говорили, произносилось не как приказ, а лишь как простое пожелание. Даже негры, казалось, отличались такими приличными манерами и скромностью, коих мне дотоле не приходилось наблюдать. «Мистер Бертрам, каким образом вы так прекрасно управляете вашими рабами, что они выполняют свою работу с бодростию белых?» — спросил я. «Хотя наши ложные предрассудки и мнения некогда заставляли нас почитать их пригодными только для рабства, хотя старинные обычаи, к несчастью, научили нас держать их в неволе, в последнее время, вследствие увещаний многих «Братьев» и хороших книг, опубликованных по сему предмету, наше общество обращается с ними совершенно иначе. У нас они теперь свободны. Тем, кого вы видите за моим столом, я плачу восемнадцать фунтов в год, не считая пищи и одежды и всех остальных привилегий, коими пользуются белые. Наше общество теперь обходится с неграми как с товарищами наших трудов; и благодаря такому устройству, а также благодаря образованию, которое мы им дали, они стали совершенно другими людьми. Я убедился, что те, кого я допускаю к своему столу, добрые, надежные, добродетельные люди; когда они поступают так, как, по нашему мнению, поступать не должно, мы их увольняем, и это единственное наказание, коему они у нас подвергаются. Другие христианские общины все еще держат их в рабстве и не внушают им никаких религиозных правил; так что же, кроме страха, побудит их хорошо вести себя? Я признаю, что в наших первых поселениях мы использовали их как рабов; но, убедившись, что хороший пример, добрый совет и религиозные правила могут внушить им послушание и воздержанность, мы отказались от методы, столь противной христианской вере. Мы дали им свободу, однако лишь немногие покинули своих прежних хозяев. Женщины воспитывают детей в наших семьях, и нас объединяет взаимная привязанность. Я обучил
