Библиотека литературы США - Уильям Брэдфорд. Страница 232

Значит ли сие, что я должен проститься с Британией, с нашей прославленной отчизною, что я должен отречься от древнего и почетного звания ее сына? Увы, она сама, некогда заботливая родительница, вынуждает меня поднять оружие против нее. Она сама первой внушила несчастнейшим гражданам наших далеких краев мысль проливать кровь тех, кого мы привыкли называть своими братьями и друзьями. Для чего великой державе, которая ныне сотрясает весь мир, которая едва ли имеет понятие о размерах своих индийских владений, которая стремится завладеть всею мировой торговлей, промышленностью, богатством и властью, для чего ей понадобилось устилать наши многострадальные границы трупами своих друзей, развалинами наших маленьких селений, в которых нет никакого золота? Когда, сгибаясь под бременем мучительных воспоминаний, я пытаюсь разобраться в сих беспорядочных идеях; когда я вижу, как вокруг меня струятся тысячи потоков зла; когда я думаю, к чему приведет меня даже лучший из открытых мне путей, я содрогаюсь — содрогаюсь порою так сильно, что мне хочется воскликнуть: «Зачем Властитель мира сего допустил, чтобы по всей нашей несчастной планете, везде и всегда, среди людей всех состояний творилось так много бессмысленного зла?» За что карает он безгрешных? Я подношу к губам чашу сию, которая меня не минует, и трепещу от горечи ее. Что же тогда есть жизнь, спрашиваю я себя; разве можно назвать ее благотворным, щедрым даром? Нет, она слишком горька; дар должен быть бесценным, а жизнь представляется простой случайностию, и притом наихудшего рода; мы рождаемся на свет, чтобы стать жертвами болезней и страстей, неудач и смерти; лучше совсем не жить, чем жить среди невзгод… Так я нечестиво перескакиваю от одной отрывочной мысли к другой, и мой разум, возбужденный горькими раздумьями, готов порою толкнуть меня к опасным крайностям насилия. Стоит мне вспомнить о том, что я, к великому своему счастию, есть отец и супруг, как глубокое волнение охватывает мое сердце, но увы! прежде оно волновалось радостию и сладостными восторгами, а ныне переполнено лишь скорбию. В другое время моя жена старается отвлечь меня от сих ужасных размышлений, употребляя все доступные ей средства, чтобы меня утешить, но ее слова только усугубляют мои муки, ибо наводят на мысль, что ей придется разделить со мною все бедствия, одно ожидание коих, боюсь, способно помрачить ее рассудок. Я не могу бестрепетно думать о том, что жестокая судьбина ежедневно и ежечасно подстерегает мою любимую жену, которая всегда была мне опорою в сельских трудах, мою верную помощницу, вместе с которой мы воздвигали здание благополучия и независимости, еще вчера нам принадлежавшее, а также моих детей, отраду сердца моего. Забота о самосохранении воистину превыше всех политических установлений и законов; она важнее даже любезнейших нашему рассудку мнений; разумное приспособление ко всяческим велениям века есть непререкаемый закон бытия. Противу великого зла необходимо найти средство, могущее его устранить или облегчить; в настоящем моем положении трудно предпринять шаги, которые, не нанося ущерба или обиды ни той, ни другой стороне, спасли бы моих домашних от неминуемой гибели, ожидающей нас, если мы надолго останемся здесь. Когда б я мог обеспечить им хлеб, покой и безбедное существование — и не хлеб праздности, но хлеб, как и доныне, заработанный честным трудом; когда б я мог обеспечить сие ценою собственной жизни, я б охотно принес ее в жертву. Клянусь перед небом, что я желал бы жить и трудиться только для них, для тех, кого я произвел на сей злополучный свет. Мне кажется, что я напоминаю один из камней, когда-то составлявших разрушенную ныне арку; он еще сохраняет исконную форму своего прежнего положения в кладке, хотя сама кладка давно уже рухнула: подобно ему, я так и останусь никчемным обломком, пока меня не вернут на старое место или не вставят в новое, более прочное окружение. Вдали я вижу другую арку, поменьше, и добраться до нее вполне в моих силах: коль скоро я перестал почитать себя подданным старинной державы, что сейчас содрогается в корчах, я с радостию ухожу в страну менее могущественную. Там я возвращусь в состояние, более близкое к природе, не стесняемое ни многочисленными законами, ни противоречивыми правилами, которые часто натирают шеи именно тем, кого они защищают, однако достаточно далекое от жестокости беззаконных дикарей. Понимаете ли Вы, друг мой, какой путь я избрал? Сие есть путь, ведущий к изрядному селению N., где вдали от ненавистного соседства европейцев люди живут более спокойно, мирно и благопристойно, чем Вы можете себе представить; они не подчиняются никаким законам, но находят в неиспорченных простых нравах все, что законы могут дать. Их порядок вполне отвечает всем простейшим нуждам человека и делает его общественным существом, каким ему должно быть в великом лесу Природы. Вот куда я решился непременно отправиться с семьею{262}. Эксцентричная мысль, скажете Вы, порвать таким образом все прежние связи и завязать новые с людьми, коих Природа наделила столь отличными от нас характеристическими чертами! Но коль скоро счастие моей семьи составляет единственный предмет моих желаний, мне все равно, где мы живем или куда поедем, лишь бы мы все были вместе и находились в полной безопасности. Наши новые бедствия, которые равно разделят все, станут легче; наша взаимная любовь средь всех этих великих изменений сделается прочнейшим звеном нашего нового сообщества, и, принеся нам все радости, какие можно испытать на чужой земле, сохранит наше единство подобно тому, как сила тяжести и сцепление