Мемуары Наппельбаума получились скучными, сухими, переполненными цитатами из классиков. В начале 1958-го, писала Лиля, «пришли чистые листы папиной книги. Я попробовала что-то в них прочесть. Сухим языком излагалось содержание каких-то наукоподобных работ по искусству. Стало скучно, и я бросила. Фрида читала листы папе, у обоих были недовольные и озабоченные лица»[20].
Мемуары Лили под названием «Шёл дождь. Воспоминания о воспоминаниях с ретроспекцией», законченные в 1987-м, за год до её смерти, в свою очередь полны страсти и живой жизни, это большой силы драма, написанная прекрасным русским языком.
Жизнь Наппельбаума, несмотря на внешне благополучную канву, была довольно драматичной. Влияла на неё не только политика и общеизвестные трудности послереволюционного и послевоенного быта, но и свойства характера самого мастера. Вроде бы он был практичным, предприимчивым и энергичным человеком. Были периоды, когда он хорошо зарабатывал. Но бывало и так, что семья его просто сидела без денег, не зная, где их добыть. «Все катастрофы он встречал неизменным роковым вопросом: „Где взять денег?“»[21]
В бытовых вопросах он был сущим ребёнком. Не платил налоги за ленинградскую студию, упустил московскую квартиру, а с ней и прописку. Деньги у него утекали меж пальцев, и в этом смысле он был на удивление невезуч. Как-то снял в сберкассе большую сумму накануне реформы, и все деньги пропали, обесценившись почти до нуля. «Ему было свойственно наивное, почти детское легкомыслие. Он не решал свои жизненные задачи, он шёл на авось»[22].
Доверчивость и наивность мастера не прибавляли ему жизненных радостей. В трудный для него период рядом с ним оказался некий Григорий Михайлович Вайль, предложивший работать, что называется, пятьдесят на пятьдесят. Наппельбаум согласился. Вайль был оборотистым дельцом, человеком, который умел жить. Он бегал по учреждениям и добывал заказы. Заказов было много. У партнёров появились хорошие деньги. Но Вайль подглядел, как работает Наппельбаум, усвоил его приёмы и вскоре стал работать один. И все заказы забирал себе. По уверениям людей, имевших возможность сравнить работы мастера и подмастерья, у Вайля получалось похоже, но грубо, без искры. Заказчикам, впрочем, было всё равно. Таким образом Вайль вскоре купил квартиру, обставил её шикарной мебелью, с ног до головы одел жену и скопил солидную сумму на счету в сберкассе. А доверчивый Наппельбаум остался ни с чем. Потому что из своих пятидесяти процентов оплачивал все сопутствующие расходы. Плюс раздавал деньги своим взрослым детям и содержал младшую, студентку Лилю.
Активный Вайль занял позже не последний пост в общественной организации фотографов «Союзфото», а в 1948 году его арестовали.
В 1944 году Наппельбаум вернулся в Москву, работал в фотостудии Мособлспецстроя. Там же отметили и его 75-летие. А 14 июня 1946-го в Доме учёных он открыл свою третью отчётную выставку, на которой было представлено 250 больших снимков.
На этой выставке оказалось много портретов учёных-академиков. Этих людей было очень трудно снимать. Они монументальны и нефотогеничны. Многие из них были словно человеки в футлярах: в очках, с большими бородами, закрывающими лица, в глухих костюмах и тёмных галстуках. Но Наппельбаум умудрялся раскрыть их, сделать живыми и понятными зрителю.
Мастер очень любил, как уже замечалось, крупный и сверхкрупный план. Возможно, именно этим объясняется глубокий психологизм его фотографий. Ведь при подобном способе съёмки отлично фиксируется мимика человека, чётко видны его глаза, мысль в глазах. Плюс необычайное чутьё мастера, всегда находившего единственно верный ракурс, точный наклон головы, сбалансированное расположение её в пространстве, грамотная нюансировка рук и аксессуаров. Многого достиг он, изучая картины классиков в музеях и на выставках. Потому и является он, по сути, прямым последователем российских передвижников с их истинно народным творчеством, с их вниманием к лицу и личности человека.
Всё это и увидели зрители на выставке Наппельбаума 1946 года.
Последние годы жизни мастера были омрачены ухудшением здоровья и частичной потерей зрения. Заказчики стали отмечать, что многие его снимки стали нерезкими.
Одним из последних заказов старого фотографа стал заказ МГУ. Храм науки было предложено украсить портретами великих учёных современности. Творческая комиссия утвердила заказ, а финансовая отказала. Время снова стало тревожным, многие помнили недавнюю непримиримую борьбу с космополитизмом, и мастеру казалось, что его отвергают, имея в виду пресловутый пятый пункт. Долгие унизительные посещения чиновников окончились всё-таки победой, заказ дали, и он был исполнен.
19 января 1955 года в Доме журналистов открылась четвёртая выставка Наппельбаума, которая была приурочена к его 85-летию и 65-летию начала творческой деятельности.
Портрет советского физиолога, академика АН СССР А. А. Ухтомского. 1935 год
Портрет советского микробиолога, директора НИИ эпидемиологии и микробиологии В. Д. Тимакова. 1948 год
Последние его фотографии были совсем другими, нежели те, которые делал он в юности и зрелости. Пожилой Наппельбаум пришёл к философскому пониманию изображаемого человека, что и отразилось в его поздних снимках. Об этом очень хорошо сказала Лиля, главный его биограф и человек, понимавший отца, пожалуй, более иных: «Старые папины фотографии соотносились с более поздними так, как романы Теккерея и Филдинга соотносились с романами Бальзака и Флобера. Они были ближе к жанру, чем к портрету. Небольшие, наклеенные на толстый картон, светлые, ясные, они были занимательны, понятны, „вкусны“ и ничем не омрачали душу»[23].
Многие новые факты о Наппельбауме, открытые совсем недавно, мало способствуют формированию в сознании современного читателя и зрителя образа мастера, его характера и его судьбы. Он как был человеком-загадкой, так и остался – до конца не понятым,