Василиса успокоилась, продолжила докладывать. Про идолы, про разбросанные вокруг них части тела Муромец слушал молча. Особо заинтересовался он только куском бересты, на которой было написано про Идолище Поганое, да ранами от сабли. И то, и другое Василисе пришлось рисовать да перерисовывать по три-четыре раза.
Но сыщик на этом не успокоился, отправил ее по окрестным селам: расспрашивать, не ходил ли к ним Златослав, не спрашивали ли его или о нем, не было ли незнакомцев, которые о жреце узнать пытались, и не знался ли в последнее время с ним дела кто-нибудь из деревенских. Дела, может, были, а, может, были и конфликты — мало ли, сказал Илья, кого еще старый жрец хотел бы принести в жертву!
После того, как родную деревню Василисы, где все знали, что она хоть и ведьма, но их ведьма, разорили и сожгли половцы, девушка не очень-то ладила с деревенскими. Но куда деваться! Пришлось ей ходить по домам да расспрашивать, правда, толку от этого было мало.
Почти все рассказывали, что видели Златослава только по праздникам, и дел никаких с местными жителями жрец не имел.
— Ходи-ходи, Василисушка, — напутствовал ей Илья, и от него, неходячего, это звучало особенно страшно. — Только не забывай смотреть на людей. Разные они бывают, добрые и злые. Если кто на тебя косо посмотрит — сразу мне говори. Не хочу, чтобы с тобой тоже несчастье случилось.
— Да кому я нужна! — отмахивалась Василиса.
— Убийце, — серьезно отвечал Муромец с лавки. — Я, может, тобой и не рисковал бы, но других помощников у меня нет.
Девица только вздыхала. За себя она не боялась, считала, что даже если и убьет ее душегубец, не велика беда — а зачем жить-то? Одной, без семьи, без родных, просто в ведьмах ходить? Старой каргой?
Раньше, когда со жрецом жила, Василиса про это не думала — некогда было. Златослав требовал от нее настоящего ведовства, но колдовские способности Василисы три года спали после трагедии с близкими, и только сейчас начали просыпаться. Но стоило ей войти в полную силу, как со жрецом случилось несчастье!
— Убийство, Василисушка, — поправлял ее Илья. — Несчастье — это с обрыва упасть или в бане угореть. Хотя и там разбираться нужно.
К своеобразной манере Муромца сводить почти все беседы ко всяким злодействам и душегубствам девица уже попривыкла. Да и к нему самому тоже. Было в Илье что-то твердое и надежное, такое, отчего Василиса забывала, что перед ней — калека.
Проще всего это забывалось, когда они сидели друг против друга и обсуждали сыскные дела. Но потом Илья пересаживался на специальную тележку, и, подобрав одеяло, уезжал из светелки по делам домашним — его отец служил в городе воеводой, а матери требовалась помощь по хозяйству — и Василиса снова вспоминала о плохом.
Помощь Илья принимал только связанную с расследованием, и получалось, что работает Василиса меньше, чем у жреца. Зато общается с разными людьми, чего раньше почти не случалось, что читает и пишет, что много разговаривает, снова привыкая к людям.
Жаль только, что дело об убийстве жреца не двигалось.
5. Петруша
Через три дня после убийства Златослава предали огню. Церемонию проводили специально приехавшие для этого жрецы, а в поминках участвовали все его добрые знакомые из соседних деревень и даже из города. Василиса совсем умаялась, устраивая все это — а ведь надо было еще запоминать все для Ильи! Сам он, конечно, прийти не мог.
Девица внимательно смотрела за всеми, но не нашла ничего подозрительного. Муромец потребовал полный отчет, но и он ничего странного не усмотрел. Удивился только, что староста Добромил на церемонию не пришел, но у него причина была — приболел.
А вечером того же дня в избушку Петруша приехал. Новость о трагической смерти жреца широко разошлась, поэтому служка не был удивлен. Когда Василиса, уставшая, пришла с поминок, он уже сидел на скамье, потирая шрам через пол рябого лица, и обед ждал:
— Ишь ты, Василиса! Бегаешь где-то, а я голодный!
— Голодный, но не безрукий! — фыркнула девица. — Ладно, горе, сиди, сейчас поесть соберу! Рассказывай пока, как съездил!
Петруша пересел за стол, обнял себя за худые плечи, стал хвалиться, как ловко и умело сделал все назначенные Златославом дела. Жаль только, жрец уже не оценит!
Потом еще помолчал и спросил, как идет расследование, и удалось ли Василисе с Ильей Муромцем напасть на след супостата.
— А про это ты откуда про это знаешь? — полюбопытствовала девица, собирая на стол.
— Так староста рассказал. Я же у него целый час просидел. Ох, плох он, как бы лихорадку не подхватить! Баньку не сделаешь?
— Поздно уже, — отказалась Василиса.
Будь на месте Петруши Златослав, она бы, конечно, не отказала, бросилась бы воду таскать и баню топить. Но стараться для служки она не хотела. Хоть и был он ей как братец названый, хоть и жили они с ним под одной крышей три года без малого — не хотела! Не понравилось ей, что он так задержался, что всю церемонию пропустил. Как бы не специально, чтобы все хлопоты на Василису свалить!
Но про Муромца она все же рассказала — не видела в этом тайны. Только Петруша чего-то помрачнел, насупился, спать засобирался.
И ладно бы просто засобирался! Василиса бы это пережила, не впервой. Но нет, он начал ворчать, что не люб он ей и не мил, и стоило ему уехать на пару дней, как черствая девка совсем про него позабыла! Уставшая Василиса поспешила заверить служку, что и мил, и люб, и пусть он не обижается — она не холодна, просто устала от поминальных хлопот.
Перестаралась! Когда они спать улеглись — девица на печке, а юноша на полатях, лезть на постель Златослава он не посмел — Петруша возился-возился, а потом и спросил:
— Что ты, Василиса, опять там лежишь? Жреца же тут нет! Иди-ка ко мне под бочок, так теплее!
Василиса от такого предложения чуть с печки не свалилась! Уж на что жених ее старый, Борис, Василису любил, но такого не предлагал, свадьбы ждал!
— Нельзя, Петруша. Ты мне как брат родной. Не стану я твоей полюбовницей, грех это!
— Три дня с христианином поговорила и все, грех какой-то придумала, — буркнул Петруша. — Красивый он хоть, Илья твой?
— Неважно! У него ноги не ходят.
О том, что с лица Муромец симпатичнее рябого и кривого Петруши, говорить она не стала. Зачем зря обижать служку? Василиса считала,