Златослав действительно не сказал Петруше всей правды — просто отправил его в свой старый тайник, тот, где с самого набега половцев хранилась вода из речки Смородины и устройство чародейское для изготовления живой и мертвой водицы. Что это, он не объяснил — но не учел, что в тайнике еще и старые записи лежали, оставленные предками-колдунами.
Записей было много, Петруша не стал читать все. Того, что он увидел про мертвую и живую воду, хватило, чтобы он загорелся надеждой исцелиться, стать красавцем писаным.
Возвращаясь домой, служка собирался пасть в ноги жрецу и умолять его поделиться живой водой — но так сложилось, что Златослава он нашел раненым.
Хрипя, плюясь кровью, пузырящейся на губах, жрец объяснил, что повздорил с давним знакомцем, и тот, вспылив, ударил его саблей, вскочил на коня и уехал. И тут-то живая вода пригодится, исцелит Златослава, снова молодым, сильным и здоровым сделает.
Только спросил Петруша, а как же он сам, рябой — как по одному взгляду жреца все понял. Злоба взяла его, злоба и зависть.
Не дал Петруша Златославу воды, ногой на горло наступил и дождался, когда тот булькать перестанет. Потом собой занялся: налил воду из бурдюка в сосуд, чтобы разделить ее на живую и мертвую, но пить испугался — сначала проверить решил.
А на ком проверять?
На Златославе, конечно. Оживлять жреца Петруша, конечно же, не хотел. Он рассудил, что если мертвая вода из белой чарки срастит его тело, то живую из черной чарки можно спокойно пить. Поэтому на куски Златослава и порубил — былины вспомнил, где богатырей враги вот так разрубали, а друзья и любимые водой окропляли.
Но не сработала мертвая вода, не срослось тело жреца. Понял Петруша, что и живая вода не подействует, шрамы не исцелит и красавцем писаным не сделает.
Растерялся тогда Петруша. Испугавшись, что его схватят и смерть жреца на него повесят, он разложил куски мертвого тела возле идолов — стрельцов так запутать хотел — а сам убежал и три дня по оврагам прятался.
Потом домой вернулся, про сыск узнал, про Илью Муромца, который в это дело нос свой засунул и меня привлек, и про то, что его самого пока подозреваемым не считают, потому что жрец его самолично «в город» с поручением отослал.
Подумал Петруша, да и решил в тайник тот вернуться, еще раз все записи изучить. К жрецам киевским он не ездил, конечно — это такая придумка была. Все это время он сидел в тайнике и все, что есть, уже не поспешно, внимательно читал.
Тогда-то он и узнал, что сама по себе вода из речки Смородины на мертвую и живую не разделяется. Что сила нужна для этого чародейская. Вспомнил даже, что Златослав перед смертью что-то бормотал про ведьму, да он, Петруша, не прислушался.
Прочитал он, что вода из речки Смородины мозги ведьмам путает, и что немного этой воды, в избе разбрызганной, любую ведьму легковерной и покладистой сделает, и решил двух зайцев убить — и воду живую заполучить, красавцем писаным сделаться, и от сыщика муромского избавиться, пока он еще каких улик не нашел.
Воду на этот раз он даже не проверял, сразу увидел, что она изменилась, чудодейственной стала. Глотнул без страха. Вода ему сразу лицо и тело исправила, зубы новые вырастила и способность дала малую — свистит Петруша теперь свистом не простым, а богатырским, таким, что деревья гнутся и люди как куклы тряпичные туда-сюда разлетаются.
— Тебя, Василиса, никак нельзя живой оставлять, — сказал Петруша. — Ты одна меня красавцем писаным видела. Остальные-то урода рябого со шрамом искать будут. И про воду ты одна знаешь. К ухвату-то не тянись, я все вижу. Не успеешь ты.
12. Соловушка
— Как складно ты все рассказал! — донеслось вдруг от окна. — И продумал-то все хорошо, только…
Петруша застыл, выронив солому, и Василиса вздрогнула тоже, услышав знакомый голос.
— … опять не дочитал все инструкции до конца.
Служка дернулся, сунул два пальца в рот, свистнул — но толку?
Муромца не было в доме, его голос слышался с улицы, и все, чего добился Петруша — это разбросал мебель в избе.
— Сдавайся, соловушка, свист не поможет! — донеслось из-за окна. — Считаю до…
Петруша засвистел так, что Василиса едва не оглохла. Стол, скамья и мелкие вещи летали по комнате. В какой-то момент мимо девицы пролетел желанный ухват, но вместо того, чтобы ловить его, Василисе пришлось отчаянно цепляться за стену, потому что ураган норовил оторвать ее и затащить туда, к скамейкам.
Василиса кричала и не слышала собственного голоса — а Петруша продолжал свистеть!
Свист, ветер, вихрь, ураган — и вот уже крыша и стены трещат, и Василиса уже не может держаться, а магической силы у нее нет, и все, что она может…
Это смотреть.
Смотреть, как ураган разваливает дом по бревнышку.
Смотреть, как кривится новое прекрасное лицо Петруши.
Смотреть, как в дверном проеме появляется едва различимая фигура на лошади — почему на лошади? — и ветер треплет длинные русые волосы, и поднимается рука с копьем, и…
Свист прерывается, словно Петруше нужно набрать воздуха в грудь, возобновляется с новой силой, бьет по ушам, и это так больно, что Василиса теряет сознание.
* * *
— Удрал все-таки, шельма! — покачал головой Муромец. — Успел ноги унести!
Они с Василисой сидели у него в избе. Девица едва помнила, как добирались. Впечатления от того, как Илья затаскивает ее на коня, смазались, как и дорога — слишком болела голова. По-настоящему она очнулась только через пару часов, и тогда же начала задавать вопросы.
Главный был, конечно, насчет воды. Оказалось, что Василиса так хотела помочь, что остатки ее силы повлияли на мертвую воду — и та не убила Илью, а, наоборот, исцелила сломанный в детстве хребет.
Красавцем писаным Муромец не стал, волшебного свиста, как Петруша, не приобрел, даже ходить не начал — не умел никогда, а ожившие ноги слушались еле-еле.
Но медлить было нельзя.
Узнав Василису в калике перехожем и обнаружив, что вместо живой воды пьет мертвую, Илья наконец сложил воедино все детали мозаики — и понял, что Петруша наверняка попытается избавиться и от последнего свидетеля. Но объяснить это девице Муромец не сумел, заснул. К счастью, навеянный водой сон длился недолго, может, пару часов. За это время в избу пришла мать — она первая узнала, что Муромец исцелен