* * *
Однако если первые опалы царя Ивана поразили главным образом рядовых дворян, и в особенности родственников и «согласников» павших вельмож, то это еще не значит, что они не затрагивали интересов боярства. Характерным и многозначительным представляется то, что на первых же порах у Ивана происходят крупные столкновения не со старым московским титулованным и нетитулованным боярством, а со своими родственниками. Очевидно, в образе действий царя с самого начала гонения было что-то такое, что выходило далеко за пределы вопроса удаления и уничтожения родственников и приверженцев Сильвестра и Адашева.
Уже летом 1561 г. у царя произошел какой-то крупный конфликт с его двоюродным дядей кн. Василием Михайловичем Глинским. При посредничестве митрополита Макария и всего Освященного собора владык конфликт был улажен, Глинский помилован, и дело ограничилось тем, что кн. Глинский за поручительством митрополита и собора дал на себя запись в верной службе и в неотъезде.
Через полгода, в январе 1562 г., у царя произошло еще более серьезное столкновение с другим, еще более значительным магнатом, кн. Иваном Дмитриевичем Бельским. Летописец Русский, умалчивая о мотивах измены Бельского, сообщает, что он «преступил крестное целование и клятвенную свою грамоту, а царю и великому князю изменил, хотел бежать в Литву и опасную грамоту у короля взял», т. е. получил как бы визу на въезд в Литву. Для обсылки с Литвой Бельскому было необходимо два-три месяца времени. Таким образом, можно предположить, что столкновение царя с Бельским произошло вскоре после конфликта с Глинским.
Сообщниками кн. Бельского были дьяческий сын Богдан Постников Губин, рязанец Иван Яковлевич Измайлов и стрелецкий голова Дмитрий Елсуфьев – «той ему (т. е. Бельскому. – С. В) и дорогу на Белую выписывал». Так, кн. Бельский был уличен в измене, а не только заподозрен, как Глинский, и по всем правилам «правого» царского суда мог быть подвергнут «конечной», т. е. смертной, казни. Однако царь Иван на это не решился, видимо, по политическим соображениям, так как казнь такого большого человека, потомка великих князей литовских, у которого были родственники в Литве, произвела бы очень неблагоприятное впечатление.
Шут (опальный боярин). Художник Н.В. Неврев
Елсуфьеву за подговор кн. Бельского к побегу вырезали язык. Губина и Измайлова били кнутом и сослали в заточенье в Галич, а кн. Бельский был арестован. Через два месяца, по ходатайству митрополита и духовенства, Бельский был освобожден, прощен, все ограничилось тем, что он дал по себе поручные записи. Для большей крепости кн. Бельский, кроме [составления] обычных поручных записей, должен был целовать крест своим поручителям по особой записи, а его люди и слуги со своей стороны должны были присягнуть по особым записям.
В сентябре того же года у царя происходит столкновение еще с двумя крупнейшими представителями боярства, но не старого московского, а с удельными князьями Воротынскими, Александром и Михаилом Ивановичами. На этот раз дело шло не о побеге, и неизвестно, были ли Воротынские в чем-либо уличены. Летописец говорит коротко, что за «изменные дела» царь положил опалу на Воротынских, взял на себя их вотчину: Новосиль, Одоев, Перемышль и их долю в Воротынске; кн. Михаила с женой сослал на Белоозеро в тюрьму, а кн. Александра с женой сослал в Галич и посадил «в тыне» под стражей, т. е. в более легкое заключение, чем в тюрьме.
Кн. Александр пробыл в ссылке немногим более полугода и в апреле 1563 г. был освобожден, дав по себе поручные записи. В 1564 г. Александр был воеводой в Ржеве и заспорил о месте с кн. Иваном Пронским. На это ему была послана 4 августа грамота с суровым выговором, что ему «пригоже быть» «меньше» Пронского: «И ты б знал себе меру и на нашей службе был по нашему наказу». По-видимому, по своей воле он не стал больше служить и постригся в монашество.
Кн. Михаил, герой казанского взятия и ряда других походов, пробыл в ссылке три с половиной года и в апреле 1566 г. был помилован, восстановлен в своих правах и получил часть своего удела, а вместо другой части получил компенсацию в Стародубе Ряполовском.
Приблизительно через месяц после ссылки князей Воротынских царь Иван опалился на боярина кн. Дмитрия Ивановича Курлятева. «За его великие изменные дела» царь постриг принудительно самого Курлятева, его жену, сына Ивана и двух дочерей. В деле Курлятевых обращает на себя внимание то, что мы можем нередко наблюдать в опалах царя Ивана, это – тесное сплетение политических мотивов опалы с личными счетами царя.
Из послания царя Ивана к Курбскому видно, что кн. Дмитрий Курлятев был «единомысленннком» Сильвестра и Алексея Адашева, т. е. в числе бояр, которые, по представлению царя, отняли у него всю власть. Можно думать, что Д. Курлятев продолжал держать себя независимо и высказывать непрошенные и неугодные царю советы, и в этом была вся суть его вины. Но оказывается, что дело было не только в этом. В том же послании ниже царь с большой горечью вспоминает такие интимные подробности своих ссор с боярами, которые нам совершенно непонятны, но очень характерны: «А Курлятев был почему меня лутчше? Его дочерям всякое узорочье (ценные иноземные ткани. – С. В.) покупай, – благословно и здорово, а моим дочерем – проклято да за упокой. Да много того, что мне от вас бед, всего того не исписати».
В Московской Руси бывали случаи принудительного пострижения политических противников, чтобы сделать их таким образом неспособными к общественной и политической деятельности, но пострижение целой семьи, хотя бы и за вину члена семьи, Курбский называет «неслыханным беззаконием». В «Истории о великом князе Московском» Курбский прибавляет, что после неслыханного беззакония, совершенного над Курлятевыми, «по коликих летех подавлено их всех». В этом есть некоторое правдоподобие. По родословцам, старший сын Дмитрия Ивановича Курлятева Иван, постриженный с отцом, показан в родословцах бездетным. Бездетным же показан младший сын Роман, но последний умер, по-видимому, в молодости, до опалы отца (Роман Дмитриевич