В июле и в первой половине августа все внимание царя было занято дипломатическими переговорами. 13 июля в Москву прибыли гонцы нагайских мурз, затем приехали послы бухарского царя, а 2 августа прибыло посольство шведского короля для важных переговоров и заключения перемирия на основе разграничения шведских и русских интересов в Ливонии.
Таким образом, в июле и августе царю Ивану было не до опал, да и вообще во время пребывания в Москве иноземных послов, чтобы не выносить сора из избы, опалы и казни прекращались или, по крайней мере, затихали.
Учитывая необычайно продолжительную отлучку царя в объездах на богомолья и потехи в дворцовых селах и занятость царя дипломатическими делами после возвращения в Москву, можно предположить, что выступление Афанасия и бояр произошло в апреле или в самом начале мая. В это время «гонение великое», бессудные казни и убийства, вроде того, как был убит в церкви у всеношной кн. М.П. Репнин, достигли высшего напряжения. Одним из следствий этого был побег кн. Курбского. Бояре воспользовались поставлением нового митрополита и убедили его сделать попытку повлиять на царя.
Историки много говорили о побеге Курбского, ставили даже самое учреждение опричнины в связь с этим фактом, произведшим, несомненно, на царя большое впечатление, но упускали из виду, что побег Курбского был одним из звеньев очень длинной цепи предшествовавших ему побегов, и что этот факт необходимо рассматривать и оценивать его значение в связи с целым потоком побегов, начавшихся в 1562 г. или, быть может, в конце 1561 г.
Побеги за границу
Как уже говорилось, великой загадкой царствования Ивана был и остается вопрос, как и почему произошел многолетний разрыв царя со своими приближенными и дворянами, наложивший неизгладимую кровавую печать на имя Ивана у современников и потомства. Историки, чтобы понять и как-нибудь объяснить эту загадку, много говорили о так называемых «притязаниях» (разумеется, своекорыстных п реакционных) боярства, и на фоне обличения этих притязаний вырисовывалась величественная фигура царя, чуть не революционера на троне, тщетно всю жизнь боровшегося с косным, невежественным и своекорыстным боярством.
Среди этих притязаний боярства одно из первых мест занимало так называемое право отъезда. Правда, в рассуждениях о праве отъезда оговаривалось, что оно давно уже вышло из употребления, но боярство пыталось будто бы восстановить эту далекую старину. В основе этих рассуждений лежит очень большое недоразумение.
Упускали из виду, что огромное большинство московских служилых родов уже более двухсот лет служило наследственно, от отца к сыну, что случаи отъездов в этой среде были крайне редким исключением даже в XV в., что при ликвидации независимости Ярославского, Тверского и Рязанского княжеств местные землевладельцы сохранили свои вотчины ценой отказа за себя и за свое потомство от права отъезда, и что в XVI в. отъезжать было некуда, так как последний удельный князь Владимир Андреевич Старицкий, получая в 1541 г. удел, дал обязательство не принимать к себе на службу людей великого князя.
Чтобы покончить с легендой о притязаниях боярства на право отъезда, достаточно внимательно и без предубеждения просмотреть полемику паря Ивана с Курбским. Казалось бы, кому как не Курбскому было в оправдание своего побега вспомнить о старинном праве отъезда. В действительности этого мы не видим.
Царь Иван в первом «Послании» к Курбскому пишет, что тот, изменив и нарушив крестное целование, спас свою жизнь, но погубил навеки душу. Гораздо выгоднее было бы ему, по мнению царя, вытерпеть все от него, строптивого владыки, и получить за то мученический венец на том свете: «Ты же, тела ради, душу погубил еси и славы ради мимотекущия нелепотную (т. е. дурную. – С. В.) славу приобрел еси, и не на человека возъярився, но на бога востал еси… и аще праведен еси и благочестив, почто не изволил еси от мене, строптивого владыки, страдати и венец жизни наследити (т. е. унаследовать. – С. В.), единаго ради малого слова гневна не токмо свою едину душу, но и своих родителей души погубил еси».
Иван Грозный слушает послание князя Курбского, вонзив посох в ногу Василия Шабанова, посланника Курбского. Художник И.С. Панов
Ниже в том же «Послании» Иван, противореча себе, что с ним случалось нередко, писал: «Зла же и гонения безлепа от мене не приял еси, и бед и напастей на тебя не подвигли есме; а кое и наказание мало бывало на тебе, и то за твое преступление… А лжей и измен, их же не сотворил еси, на тебя не взваживали есме; а которые еси свои проступки делал, и мы по тем твоим винам по тому и наказание чинили».
Курбский в первой «епистолии», оправдывая свой побег, писал: «Коего зла и гонения от тебя не претерпех! И коих бед и напастей на мя не подвиги еси! И коих лжеплетений презлых на мя не возвел еси! Не испросих умиленными глаголы, не умолих тя многослезным рыданием, ни исходатайствовах от тебя никоея же милости архирейскими чинами», т. е. заступничеством митрополита и владык. В третьем письме Курбский писал, что «аще кто по неволе присягает или кленется, не тому бывает грех, кто крест целует, но паче тому, кто принуждает, аще бы и гонения не было; аще ли же кто прелютаго ради гонения не бегает, – аки бы сам себе убоица», т. е. самоубийца. При этом Курбский ссылается не на право отъезда, а на священное писание: «Аще же, рече (бог. – С. Я.), гонят вас во граде, бегайте во другии».
Что побег Курбского был вызван далеко не единым и не малым гневным словом царя, видно из «Послания» самого Ивана и из приведенных заявлений Курбского. Если нужны еще подтверждения, то укажу на частное письмо Курбского в Печерский Псковский монастырь, написанное им в эмиграции. Курбский пишет старцу Вассиану Муромцеву о своих делах и высказывает, между прочим, упрек по адресу иерархов церкви: «Каких напастий и бед, и поругания, и гонения не претерпех! Многажды в бедах своих коархиереем и ко святителем, и к вашего чина преподобию со умиленными глаголы и со слезным рыданием припадах и валяхся пред ногами их… и ни малые помощи, ни утешения бедам своих от них не получих,