Вильгельм вскочил на ноги, так что закружилась голова. Хватит! Так больше продолжаться не может. Если он и дальше будет думать о Сесиль, то окончательно слетит с катушек. Вильгельм вцепился себе в волосы и дернул вверх.
– Уходи! – заорал он, обращаясь к запаху в квартире, к горшку с фиалкой, к своим собственным путаным мыслям. – Прочь! Прочь из моей головы!
Помогло? Если бы! Как бы ему ни хотелось этого (а на самом деле совсем не хотелось), он не мог прекратить о ней думать. О ее глазах, о теплом и мягком теле, о темных волосках у нее под мышками, о маленьких знаках внимания вроде нежного поцелуя в шею, когда он не хотел просыпаться на работу, и о том, как она засыпала в его объятиях… Кто ей снился, когда она улыбалась во сне? Он или проклятый Этьен Арти?
Голова полнилась этими осколками воспоминаний, осколками прекрасного витража, разбитого вдребезги. И каждый резал как острый нож. Вильгельм прошелся по комнате, топча и ломая все, что попадалось ему на пути. Брюки до колен были вымазаны в краске, следы ее были и на пиджаке, и в волосах.
– Уходи, – взмолился Вильгельм. – Пожалуйста, уходи…
Сесиль не ушла, она захлопала длинными ресницами и спросила, как в тот день, когда она впервые пришла к нему с объявлением из «Суаре» в руках:
– Вы хотите, чтобы я разделась?! Но я же буду совсем голенькая!
– Уверяю вас, мадемуазель, – соврал ей Вильгельм, – не нужно бояться. У меня и в мыслях нет ничего непристойного.
Не прошло и пары часов, как они переспали, и он в порыве нежности предложил ей остаться. А она согласилась… Легко пришла и так же легко ушла, растаяла, как сон. Сон чудесный и волшебный, но все сны заканчиваются.
Вильгельм метнулся к револьверу, но на этот раз не стал подносить его к виску. К счастью, этот порыв угас раньше, чем он успел натворить глупостей. Он должен выгнать Сесиль из головы, если хочет сохранить рассудок, но пуля не лучший способ открыть эту дверь.
Вильгельм сел на кровать, тут же вспомнил, что на ней произошло, и перебрался на подоконник. Прижался лбом к холодному стеклу, покрытому с той стороны мелкой россыпью дождевых капель. Город был удивительно тих. Странное дело. Несмотря на поздний час, даже в это время можно услышать какие-то звуки: где-то проедет автомобиль, где-то хлопнет дверь, пройдет по улице ночной гуляка или жандармский патруль… На худой конец, вспорхнет с крыши стая голубей или закаркает ворона. Сейчас же тишина была абсолютной, на кладбище такой не бывает.
Вильгельм прикусил губу. Неужели это из-за беспорядков, устроенных брешистами? Страх расползся по Столице, заставив всех затаиться и спрятаться… А потом он вновь подумал о Сесиль – как же иначе? Как она там, на темных улицах?
Конечно, рядом с ней был Этьен, но этого хлыща и соплей перешибить можно. Он не сможет ее защитить, тем более что свой пистолет этот дурень забыл. А если с ней что-то случилось?
– Это не моя проблема, – громко сказал Вильгельм. – Уходи!
И ни на грош себе не поверил. Вильгельм провел пальцем по запотевшему от дыхания стеклу, оставляя извилистую дорожку, по которой побежали капли воды. Еще штрих ногтем, еще мазок подушечкой большого пальца – и крошечное мутное пятнышко обратилось не в портрет, но в то, что могло стать портретом. Вильгельм подышал на стекло, увеличивая импровизированный холст, и продолжил рисовать – зыбкое, мимолетное искусство, которое исчезнет быстрее, чем успеет появиться. Глаз, плавная линия челки…
Он резко остановился, сообразив, кто именно смотрит на него с оконного стекла. Опять она! Да какого черта?! Одним движением руки он смазал не успевший родиться рисунок. Так дело не пойдет.
В конце улицы мигнул и погас фонарь, осталась только луна, спрятавшаяся за пеленой облаков, светлое пятно на почти черном небе. Вильгельм продолжал всматриваться в темноту, почти ничего не различая, словно весь мир сжался до размеров его крошечной комнатушки. И постепенно, как чудовище, поднимающееся из темных глубин, в голове стал вырисовываться план. Существовал только один способ избавиться от Сесиль – по крайней мере, единственный доступный ему, как художнику.
Когда Вильгельм еще учился в академии, он слышал историю о Шеппарди, одном из величайших живописцев прошлого века. У Шеппарди никогда не хватало денег на холсты, и бо́льшую часть своих полотен – теперь уже признанных, а тогда чересчур смелых и новаторских – он писал поверх старых работ. Каждая из его работ на самом деле представляла слоеный пирог: картина, слой грунтовки, затем следующая картина, и так до трех-четырех слоев. Все знали, что под «Девушкой в жемчужном ожерелье» прячется не менее великая работа «Охота на вепря», вот только добраться до нее было невозможно, даже если уничтожить верхнюю картину.
Именно так он и должен поступить с Сесиль. Загрунтовать ее мысленный образ, уничтожить его, а поверх написать новую картину… Подобное лечится подобным, так ведь говорят? И если он хочет избавиться от мыслей о женщине, значит, ему нужна другая женщина.
Вильгельм провел по лицу холодной влажной ладонью. Другая женщина? Ха! Только где же ее искать посреди ночи в этом напуганном городе? Первой мыслью было отправиться к Адель – еще свежи были воспоминания об их забавах на рабочем столе. Но меньше всего Адель подходила на роль утешительницы, несмотря на прочие свои достоинства. К тому же Вильгельм не хотел выяснять отношения с ее мужем, двухметровым мясником с кулаками размером с дыни. Тот сидел сейчас без работы и слишком нервно на все реагировал. Кроме того, это ведь Адель насоветовала ему купить торт, она спросит, как прошло предложение руки и сердца. Что он ей скажет?
Мысль цеплялась за мысль: Адель, торт… И идея вспыхнула, как спичка. Словно на горизонте зажглась Полярная звезда, указывая единственно верное направление. Ну конечно же! Есть в этом городе место, куда он может отправиться со своей болью. Место, где от старой картины не оставят и малейшего следа, покроют холст его жизни таким слоем грунтовки, что вовек не догадаешься, что на нем было написано прежде. Он уже был там сегодня, его туда звали – что же он, дурак,