Флип перевел взгляд на книгу у себя на коленях, на исчирканную листовку, на карандаш, который он продолжал вертеть в пальцах, и что-то быстро написал в верхнем углу.
– Как звали твою мать? – спросил он.
– Ампаро. Ампаро Сильва.
Флип добавил еще два слова и только после этого поднял глаза.
– Ты права, но лишь отчасти. Не бывает монеты, у которой одна сторона, и… Не знаю, может, тебе это покажется глупым, наивным, оскорбительным и даже жестоким. Только… Текст всегда важнее контекста: контекст меняется, текст остается. И если поэт вложил в свои строки разум, сердце и душу, он продолжает в них жить. Может быть, случится такое, что я окажусь в твоих краях и меня настигнет жара. И тогда твоя мать скажет мне про маленькую лентяйку-цикаду, и вот я уже с ней спорю или… Прости, если я путано объясняю, но…
Он завелся, говорил запальчиво и отрывисто, будто не поспевал за словами. Лицо раскраснелось, над верхней губой между тонкими усиками выступили бисеринки пота. А Клара смотрела на эти крошечные жемчужины и дивилась своим мыслям, настолько неуместным в такие времена.
– Путано, да, – продолжал Флип, ничего не замечая. – Но это так. На прошлой неделе я зашел в рыбную лавку, хотел что-нибудь прикупить к ужину. Я смотрел на треску на прилавке, на ее унылую морду и думал: а ты ведь прав, дружище Фласк, и впрямь чудовищные твари…
– Чудовищные твари? – Клара вздрогнула. По спине пробежал холодок, словно кто-то подбросил ей за шиворот льдинку. – Какие еще твари?
– Это из поэмы «Одиночество кальмара». Известно всем, что в Океане живут чудовищные твари[1]… Фласк, конечно, был дрянным поэтом, но кое-что он подмечал верно.
С треском карандаш в его пальцах сломался, и Флип уставился на него, не понимая, как такое могло случиться. Клара сжала кулаки. Чудовищные твари? В Океане?
– Ты знаешь, где находится ближайшая церковь?
– Что? – захлопал глазами Флип. – Ближайшая? Думаю, это собор Святого Мартина, выше по каналу. Тебе зачем?
Клара отвернулась к окну, чтобы он не видел ее посеревшего лица.
– Скоро утро. Я должна успеть на мессу.
Глава 60
Они прошли темным проулком, свернули в еще более темную подворотню, прошли по длинной узкой галерее, заставленной огромными бочками, и вновь оказались в темном проулке – возможно, в том же самом.
Хавьер сказал, что знает короткий путь, но вел их, руководствуясь скорее чутьем и наитием, чем каким-то тайным знанием. Капитан Варгас давно утратил чувство времени и направления и окончательно перестал понимать, где они находятся. Но наконец впереди, в арочном пролете, замерцали электрические огни, и Хавьер устремился на свет, как мотылек к горящей свече. Послышались приглушенные звуки музыки, и огни сложились в сияющий образ: гарцующую лошадь, составленную из множества красных лампочек. Во влажном воздухе свет расплывался цветными кругами, и казалось, будто лошадь и впрямь скачет по воздуху над блестящими булыжниками мостовой.
– Вот и пришли. – Хавьер перевел дыхание. – Добро пожаловать в кабаре «Лошадка», порочное сердце этого порочного города!
С его губ сорвался смешок. Капитан же подумал о том, что совсем недавно он уже стоял под этой вывеской и курил под точно таким же дождем… Он бежит по кругу, крутится на безумной карусели вроде той, что он видел в зоосаде, и, похоже, никогда не сможет остановиться.
– Пойдем, дружище. – Хавьер хлопнул его по спине. – Я промок, как половая тряпка, и замерз как собака. Мне нужно выпить чего-нибудь согревающего, а то так до воспаления легких недалеко…
– Тот, кому суждено быть повешенным, не утонет, – сказал Варгас, но Хавьер его не услышал. Художник уже топал по лужам в сторону приветливо распахнутых дверей кабаре. Пару раз он поскользнулся, чуть не упал, но каким-то чудом удержался на ногах. А у дверей его под руки подхватил ливрейный швейцар и втащил внутрь, особо, впрочем, не церемонясь. Хавьера здесь знали, но непохоже, чтобы он был на хорошем счету.
Варгас продолжал стоять в тени арки. Сейчас, когда до дверей «Лошадки» оставались считаные метры, капитана вновь накрыли сомнения. Какого черта он все это делает? Это уже не риск, это откровенная глупость. Если Ивонн Ванмеер увидит его рядом с Хавьером, она все поймет и его игра закончится, едва успев начаться. Еще хуже, если в кабаре он встретит Киршоу. Политик может потребовать от него отчета о том, как продвигается дело «вокзального террориста», и спутает Варгасу все карты… В общем, как ни крути, а появляться в «Лошадке» ему не стоило. С этими мыслями капитан вышел из арки и зашагал к кабаре.
Как ни странно, но после событий этой ночи Варгас проникся к Хавьеру необъяснимой симпатией. Этот юноша, без всяких на то оснований называвший себя художником, был груб, туп и дурно воспитан. Но в то же время он обладал странным, почти животным магнетизмом. В нем было столько бурлящей энергии, что она захлестывала каждого, кто так или иначе оказывался рядом. Любые попытки ей противиться были обречены на провал – все равно что пытаться плыть против течения по бурной горной реке. Варгас начинал понимать, что́ Ивонн Ванмеер нашла в этом мальчишке без денег, перспектив и надежды на будущее. Ивонн, насколько мог судить капитан, была женщиной далеко не глупой, и все же она не смогла устоять. Но куда больше Варгаса удивило то, что от этих мыслей он почувствовал укол ревности, хотя так и не понял, кого и к кому он ревнует. Ивонн была ему интересна, но не более того, а вот к Хавьеру он испытывал чуть ли не собственнические чувства. Как скульптор, которому повезло найти кусок самой лучшей, самой совершенной в мире глины. Пусть ничего еще не случилось, пусть многое еще предстояло сделать, но капитан уже видел проступающие контуры будущего шедевра. Упускать такой материал было непростительно. Люди, подобные Хавьеру, сами по себе не делают историю, но именно они становятся мучениками и героями баррикад. И в этом Варгас собирался ему помочь.
Швейцар вновь замаячил в дверях, зябко поводя плечами от колючей мороси. Зеленый фрак искрился миллионом крошечных капель, будто припорошенный рубиновой пылью. Увидев капитана, швейцар склонил голову и дотронулся до полей шляпы. Узнал и вспомнил или это была обычная вежливость, принятая в данном заведении?
– Прошу прощения, – обратился к нему Варгас. – Сейчас сюда вошел молодой человек…
– А! Этот… – Швейцар хмыкнул. – Вошел, но не дошел.
– В смысле?