Нельсон со спокойным теперь под тенью шляпы лицом смотрел на него устало и вместе с тем недоверчиво, но, когда поезд проскользил мимо них и скрылся в лесу, как испуганный змей, даже его лицо просветлело, и он пробормотал:
– Съездил – хорошо, но больше я туда ни в жизнь!
Перемещенное лицо
I
Павлин поднимался следом за миссис Шортли на холм, где она намеревалась водрузиться. На дороге они, казалось, составляли целую процессию. Шествуя со сложенными на груди руками, миссис Шортли выглядела этакой великаншей здешних мест, которую что-то потревожило и побудило взойти на холм посмотреть. Непоколебимо высилась она там на мощных ногах нагромождением гранитных глыб от широких к более узким, озирая округу парой маленьких источников льдисто-голубого пронизывающего света. Равнодушная к белому послеполуденному солнцу, кравшемуся, как незваный гость, за клочковатой стеной облаков, она опустила взгляд ниже, на красноватую грунтовую дорогу, отходившую от шоссе.
Птица остановилась чуть позади нее, приподняв немного от земли хвост – золотисто-зеленый и голубой, ярко отсвечивающий на солнце. Он плавно струился по обеим сторонам, словно широкий шлейф, а голову на длинной голубой тонкой, как тростинка, шее павлин отвел назад, как будто вглядывался во что-то вдали, никому другому не видимое.
Миссис Шортли смотрела на черный автомобиль, который, свернув с шоссе, проехал ворота. У инструментального сарая поблизости двое негров, Астор и Салк, перестали работать и тоже смотрели. Их не было видно за шелковицей, но миссис Шортли знала, что они там.
Миссис Макинтайр спускалась со своего крыльца встретить машину. Лицо растянула в широченной улыбке, но даже с расстояния миссис Шортли было заметно, что у нее нервно кривится рот. А кто приехал – наемные работники всего-навсего, как миссис Шортли с мужем, как негры. И глядите, хозяйка фермы выходит их встречать. Нарядилась в свое лучшее, на шее бусы, летит вперед, рот до ушей.
Как раз успела к машине, когда она остановилась у пешеходной дорожки. Первым вышел священник, длинноногий старик в черном костюме и белой шляпе, воротник задом наперед, – так у них принято, знала миссис Шортли, чтобы в священнике видели священника. Он-то и устроил сюда эту семью. Он открыл заднюю дверь машины, и из нее выкатились двое детей, мальчик и девочка, а следом, помедленнее, вышла женщина в коричневом с фигурой, напоминающей арахис. Затем открылась передняя дверь, и появился мужчина – Перемещенное Лицо. Невысокий, спина с небольшим гордым выгибом, на носу очки в позолоченной оправе.
Миссис Шортли сперва сосредоточила взгляд на нем, а потом расширила поле зрения до группового портрета: муж, жена, дети. Что ее сразу же поразило – это что они выглядят как все люди. Всякий раз, как она рисовала их себе в воображении, выходило что-то вроде трех медведей, идущих гуськом в деревянных, как у голландцев, башмаках, в плоских соломенных шляпах и ярких камзолах со множеством пуговиц. Но женщина оказалась в платье, какое она могла бы носить сама, дети тоже были одеты самым обычным образом. На мужчине были брюки защитного цвета и синяя рубашка. Миссис Макинтайр протянула ему руку, и вдруг он словно переломился посередке, взял руку и поцеловал.
Ладонь миссис Шортли сама собой пошла к ее губам и тут же опустилась, она энергично вытерла ее о платье сзади. Попробуй мистер Шортли поцеловать эту самую руку, ему бы от хозяйки знатно влетело; впрочем, мистеру Шортли это и в голову бы не пришло. Некогда ему всякой ерундой заниматься.
Миссис Шортли сощурила глаза, пригляделась. Все стояли вокруг мальчика, он что-то говорил. Вроде бы знает по-английски лучше их всех, чему-то там выучился в Польше, так что теперь он слушал, что его отец говорит по-польски, и произносил это по-английски, а потом слушал миссис Макинтайр по-английски и произносил это по-польски. Миссис Макинтайр заранее знала от священника, что его зовут Рудольф и ему двенадцать, а девочку Зузка, ей девять. Зузка – так, на слух миссис Шортли, насекомое могло бы зваться, еще Козявкой бы нарекли. А фамилия у них у всех была такая, какую только им самим да священнику под силу выговорить. Подгузник, так ей слышалось. Всю неделю, пока они с миссис Макинтайр готовились к их приезду, они называли их между собой Подгузниками.
А готовиться надо было основательно, потому что своего у них не имелось ровно ничего, ни табуретки, ни простынки, ни блюдечка, и все пришлось наскребать из вещей, в которых сама миссис Макинтайр уже не нуждалась. Что-то из мебели тут, что-то там, нашли мешки из-под куриного корма, ткань в цветочек, и сделали занавески, две красные и одну зеленую, потому что красных мешков не хватило. Купить занавески, сказала миссис Макинтайр, возможности нет, она денег не печатает.
– Они говорить же толком не умеют, – заметила миссис Шортли. – Думаете, различают, где какой цвет?
После всего, что этим людям выпало, сказала на это миссис Макинтайр, они и за такое должны быть благодарны. Сказала, счастливчики они, что вырвались оттуда и приехали в наши места.
Миссис Шортли вспомнилось, чтó она видела однажды в кинохронике: маленькая комната, заваленная голыми людскими телами, целая груда тел, руки, ноги, все переплетено, тут голова торчит, там еще одна, где-то ступня, где-то колено, где-то часть, которую положено прикрывать, где-то кисть руки хватает пустоту. Еще пытаешься это уложить в голове как невыдуманное, а картинка уже поменялась, и звучит пустой, будто из трубы, голос диктора: «Время не стоит на месте!» Это Европа, там каждый день такое, что с них взять, отсталые же народы, и сейчас, глядя на них со своей высоты, миссис Шортли внезапно подумала, что Подгузники могли, как тифозных блох переносят крысы, перенести эту убийственную заразу через океан прямо сюда. Если там, где они родились, так поступают с ними, кто может поручиться, что они сами на такое не способны? Вопрос раскрылся перед ней во всю поразительную ширь. Внутренности у нее содрогнулись, как будто случилось небольшое землетрясение в сердце горы, и она автоматически пошла спускаться с холма к ним,