Сложносоставной характер «Откровения» Мефодия Патарского осознавался древнерусскими читателями. В этом смысле весьма символично и показательно, что в одном из поздних списков распространенной редакции апокрифа переписчик произвел деление произведения на части, большинство которых соответствует первоисточникам произведения: о царстве антихриста, о днях последних, о царе Михаиле, о трех нечестивых царях, о безбожной царице Майоне (См.: Соболевский А. Материалы до русской литературы апокрифической О.М. Калитовского // ЖМНП; 1881. № 9 С. 161).
Объединение готовых элементов, из которых соткано «Откровение», рассредоточение различных частей одного источника по тексту привели как к повторам, так и к нарушению логической непротиворечивости повествования. Дважды являются на историческую сцену Гог и Магог, повторяются сведения об измаильтянах, идея вечности Византийского царства явно противоречит общему эсхатологическому звучанию апокрифа. Отмечаются различия в перечислении стран, через которые должны пройти измаильтяне (Подробнее см.: Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила. С. 18).
Непосредственно автору-составителю «Откровения» принадлежит, по всей видимости, рассказ об измаильтянах, части которого вкраплены в разные места апокрифического повествования. Они объединены идеей приурочения конца мира к нашествию враждебных народов. Это эсхатологическое толкование, венчающее рассказ об измаильтянах и помещенное в заключительном разделе «Откровения», является идейным ядром всего произведения.
Мысль об отождествлении опустошительных нашествий неведомых свирепых Тмемен с кануном второго пришествия возникла, как считают исследователи, под впечатлением ужасов и бедствий от нападений арабов. Апокрифическая легенда скорее всего отражает страх и растерянность от успехов распространявшегося ислама, на пути которого остается последний оплот — царство греческое.
Столкновения Византии с арабами приходятся на VII-VIII вв., а наиболее сокрушительные поражения датируются 634, 638 гг. В последнем греческом царе видели то воинствующего Ираклия, (сначала проявлявшего бездействие, перенесшего древо честного креста в Константинополь (634 г.), а затем одержавшего ряд побед над врагами), то кроткого Михаила III. По всей вероятности блок рассказа о противоборстве последнего царя с нашествием беззаконных народов тоже являлся сюжетом, кочевавшим из произведения в произведение, который, в зависимости от времени и места, получал различные исторические приурочения. Так, в «Слове Ефрема Сирина о последнем времени и пришествии антихриста» врагами христиан выступают не арабы, а персы. В армянской редакции «Видение Даниила» измаильтян заменяют гунны (см.: Истрин В.М. Указ. соч. С. 11-14; Сахаров В. Указ. соч. С. 108-109; Веселовский А.Н. Указ. соч. С. 314).
Аналогичный процесс подстановки происходил и на Руси. Если в 1096 г. нечистые народы отождествляются с половцами, то в 1223 г. Лаврентьевская летопись, как бы забывая уроки «Повести временных лет», в описании первого столкновения с татарами на р. Калке уже уподобляет измаильтянам новую страшную, разорительную для Руси силу: «Явищас языци ихже нектоже добре ясно не весть кто суть и отколе изидоша, и что язык их и которого племени сут и что вера их. И зовуть я татары, а иные глаголють таумены, а друзии печенези. Ини глаголють яко се сут о них же Мефодий Патомьскый епископ свидетельствует, яко си сут ишли ис пустыня Етриевьскы суще межю встоком и севером, тако бо Мефодий рече, яко к скончанью времен явитися тем яже загна Гедеон, и попленять всю землю от встока до Ефрата и от Тигр до Понтейскаго моря, кроме Ефиопья. Бог же един весть их кто суть и отколе изидоша. Премудрии мужи ведять я добре кто книгы разумно умееть мы же их не вемы кто сут но еде вписахом о них памяти ради» (ПСРЛ. Т. 1. сс. 445-446).
Читатель уже мог убедиться, что нигде апокрифическая природа «Откровения» не была поставлена нами под сомнение. Вместе с тем нельзя умолчать, что существует также иная точка зрения, хотя она и не является господствующей.
Поскольку «Откровение» Мефодия занимает центральное место в наших наблюдениях, связанных с освещением влияния апокрифов на древнерусскую историософию, необходимо остановиться на выяснении идеологической характеристики этого произведения особо.
Еще публикатор и исследователь текста памятника (В.М. Истрин) самым категорическим образом возражал против того, чтобы зачислять «Откровение» в разряд апокрифических писаний. По его убеждению произведение не содержит ничего такого, что не имело бы себе соответствий в Новом и Ветхом заветах. Исследователь допускал исключение только для рассказа о сыне Ноя Мунте (этот рассказ как апокриф существовал в качестве отдельного произведения). По его мнению, данный сюжет единственный и потому он оказал весьма незначительное влияние на несомненно каноническую окраску произведения. В доказательство своей точки зрения автор ссылается на то, что произведение с самого начала своего возникновения не вызывало сомнения с точки зрения его истинности, и поэтому не попало в ранние индексы запрещенной к чтению литературы. Не находит В.М. Истрин достаточных оснований считать произведение апокрифом только на основании одного позднего Индекса в сборнике Соловецк. № 191 (см.: Истрин В.М. Указ. соч. С. 5-8).
Имеются, однако, и иные соображения, с которыми приходится считаться.
Во-первых, Индексы, как показано выше, не всегда отражали реальное положение дел в идейно-религиозной жизни, при том что и рекомендации их были далеко не всегда обязательны. Нельзя недооценивать и то обстоятельство, что апокрифы не только порой не противоречили положениям Св. Писания, но даже дополняли и разъясняли его, примером чего может служить обширный цикл Богородичной тематики. Не будем спешить сбрасывать со счетов и указание Индекса, возникшего на русской почве и непосредственно отражавшего ценностные ориентации средневекового русского общества. К тому же речь в запретительной статье идет не только о Мефодий, но и близких в идейно-тематическом отношении «Откровению» «Житии Василия Нового» и «Житии Андрея Юродивого». Запретительная статья, избегая излишней категоричности, рекомендовала у сведующих «вопросити», насколько истинны перечисленные сочинения. Данные произведения В.М. Истрин считал безусловно каноническими, поэтому он сближал их с «Откровением» и ссылался на эту близость как на доказательство истинности сочинения Мефодия Патарского (см.: Истрин В.М. Указ. соч. С. 6-7).
Спрашивается, можно ли просто так отмахнуться от того, что в XV-XVI вв. содержание «Откровения» и пересекающихся с ним сюжетно-тематических житий вызывало сомнение в каноничности? Недоверие В.М. Истрина к позднему Индексу, как нам представляется, противоречит наблюдениям самого исследователя над бытованием «Откровения» в письменной традиции. Дело в том, что Индекс налагает запрет на русскую интерполированную редакцию, составленную русским автором в XV в. (ни в греческих текстах, ни в славянских переводах «Откровения» нет отмеченной в Индексе мысли о том, что в конце мира земля будет гореть три дня). Этот штрих имеется только