– Богомол вчера звонил в Москву, – сообщил Сева тут же, едва удостоверился, что дверь закрыта напрочь. Яр заглянул в полупустую пачку, подумал и протянул ему. Сева тут же закурил.
– Что говорил?
– Какой-то… Марат… Да, Марат. Обещает ему волокно.
Яр кивнул. Речь шла о той самой поставке наркоты, на которую он так не хотел идти. Чего, в сущности, упирается, он и сам не знал – а теперь, похоже, становилось поздно.
Смотрящим Богомол вряд ли бы стал – он предпочитал вершить свой закон помимо всех. Да и сам Яр, если бы у него был выбор, предпочёл бы отсидеться в тени – вот только ему-то пришлось нанести первый удар, иначе бы ударили по нему. А Богомол тихо мутил воду в своём углу. Хрящ ему позволял, но на деле все трое понимали, что Богомол решает в бараке куда больше, чем Хрящ.
Яру он не то чтобы мешал… Яру мешало скорее то, что уже на третий день Богомол подошёл к нему и стал объяснять что-то про десятину, инициативу и слабый пол.
Яр тогда плюнул и растёр, и объяснил, что ещё одна предъява – и у кого-то пострадает лицо. Но до Богомола не дошло.
Яру устроили тёмную на третий день – били долго и тщательно, так что оставалось только материться на ногу, которая подвела в такой неудачный момент.
Тогда ещё мобильного не было, и верил Яру мало кто, но всё же договориться с медиками он сумел; а пока лежал в больнице и смотрел в окно, подобрал парочку ребят, которых можно было купить не за сигареты и не за баб, а за обещания и красивые слова.
Когда в конце недели пацаны Богомола подошли к нему за десятиной, два новых друга Яра были наготове, и втроём сборщиков отпинали как полагается.
С тех пор стычки повторялись ещё несколько раз. Яру было смешно. Даже когда его били, ему было смешно. Он будто бы погружался туда – на десять лет в прошлое, когда всё решал крепкий кулак. Снова становился молодым.
Он так и сказал Богомолу в конце концов, когда тот подкатил к нему наконец сам:
– Ты чё думаешь-то, браток? Мы когда начинали, таких, как ты, хоронили штабелями. А тут ты вылезать надумал – как будто я тебя тут не зарою так же, как снаружи бы зарыл.
Богомолу на вид было лет тридцать, и вовсе не факт, что самое интересное в жизни он пропустил – но Яру всё равно было смешно.
Богомол в тот день предложил договориться – барак делили пополам. Но оба понимали, что это хреновый договор. Богомол хотел рулить бараком сам и при этом не занимать ни должность, ни пост. На понятия ему было плевать.
Яру тоже на понятия было плевать. Но он чувствовал, что десять камер из двадцати и постоянная угроза нападения – для него слишком мало.
– Богомол звонил в Москву, – повторил он и, затянувшись в последний раз, затушил бычок. – Хорошо. Будем знать.
ГЛАВА 67
В конце декабря пришла посылка, которую охрана категорически отказывалась отдавать.
К тому времени Яр всё больше впадал в апатию.
Дела, вроде бы, шли вполне сносно. Поставки наркоты не прошли кордон – кто-то предупредил ментов, когда и что будут везти, и Богомол потерял парочку верных бригад – те, кто не сидел на порошках насмерть, не были готовы на такой риск. Пойманных на провозе наркоты продержали в ШИЗО по две недели в суровые зимние месяцы, когда и в камере-то холод стоял такой, что порядочные зэки сутками хлебали заварку, а те, у кого заварки не было – простой кипяток.
За этот месяц Хрящ дважды предлагал Яру переезд – один раз в хату к блатным, второй – в соседний беспризорный барак.
От хаты с блатными Яр отказался. Его вполне устраивала возможность видеть и слышать всё, что творится в тюрьме, своими глазами. А элитным жильём он, напротив, был сыт по самый край.
Перспективу смены барака Яр решил обдумать всерьёз и обещался дать ответ после нового года. Здесь у него уже появились если не друзья, то, по крайней мере, пацаны, на которых можно было положиться. В новом бараке всё пришлось бы начинать с нуля.
С другой стороны, там бы не было и Богомола, который по-прежнему пытался путать карты. Был бы, наверное, кто-нибудь другой.
И ещё там не было бы Хряща – и вот на это как раз и рассчитывал Хрящ. Яр отлично понимал, что тот пытается откупиться до того, как его спихнут с поста. И, возможно, уступить ему было бы честно, как-никак на первых порах он неплохо помог.
Думать, тем не менее, удавалось с трудом, потому что чем прочнее укоренялась в своих правах зима, тем основательней занимала своё место в душе Яра апатия.
«Десять лет…» – думал он про себя, глядя на двор, заметённый снегом, который кое-как силились расчистить мужики поутру. Расчищать было без толку – за день наметало ещё, а за ночь опять ещё, и так по кругу, так что, может быть, если бы не расчищали вообще, бараки давно бы засыпало снегом до самых крыш.
Плохо здесь не было. Здесь было… никак. Снова жратва без вкуса и запаха, к которой Яр привык по тем давним временам, когда жил один, снова карты, водка, бабы, которые самому ему были нахрен не нужны. Только теперь ещё – стены со всех сторон. Спать по отбою – и никакого смысла в том, что происходило вокруг.
Вроде ничего нового. Холод, голод и серая тоска. Меси себе воду в ступе, карабкайся наверх, куда тебе не надо сейчас, как не надо было тогда. Но чёртова цифра, которую впору было бы выбить на руке – такой вечной и неизменной она казалась теперь, спустя четыре месяца в тюрьме – чёртова цифра билась в голове и иногда мешала спать.
Спать хотелось всегда. Во сне Яр оказывался за стенами зоны, видел те места, по которым никогда бы не смог соскучиться, если бы не тюрьма. И ещё всё чаще видел Януку маячившую в серости холодных дней бледным тёплым пятном.
В ноябре, когда все готовились к дню свиданий, Яр надеялся, что Яна придёт. В конце концов, сказал же Тук, что та ещё пыталась ему помочь.
Но Яна не пришла. И Яр остался единственным, кто провёл этот день