– Дерьмо.
Сева тоже не смотрел на него. Он сидел на полу, обиженно уставившись в темноту. По другую сторону параши сидели, подозрительно зыркая на них, ещё трое петухов – этих Яр опускал сам, и они в основном просто следили за чистотой.
В голове промелькнула мысль, что теперь эти никчёмные, казавшиеся ему уже побеждёнными существа, могут представлять реальную угрозу – но Яру тут же стало смешно. С ним они не могли сделать уже ничего. Думать надо было о другом.
Смотрящего в бараке не было – по крайней мере, формально. Реально они с Богатырёвым делили этот пост вдвоём. Теперь, когда не было ни Богатыря, ни его, Лысый должен был назначить кого-то ещё. И кого-то прямо в хату, сюда. Что от этих новых пацанов было ждать – пока было трудно предсказать.
А ещё в голове без конца крутился телефон. Он отпечатался в памяти так, как не отпечатался бы, даже если бы Яр пытался выучить его нарочно.
Теперь, когда он оказался по уши в дерьме, между ним и звонком и вовсе стоял какой-то непреодолимый барьер – и в то же время именно теперь невыносимо хотелось просто услышать голос Яны и всё.
Ближе к ужину Яр не выдержал. Он решил, что не обязательно должен что-то говорить. Яна ведь тоже ничего толком не написала. Но она написала, что ей можно позвонить – может, сигарет или сахара попросить.
Яр встал и, стараясь поменьше хромать, направился к выходу, к тайнику, где оставил телефон. Он уже добрался до места и извлёк из ниши аппарат, когда услышал за спиной молодцеватый голос:
– Нихуя, оборзели петухи.
Яр инстинктивно сжал телефон и обернулся на звук.
– Тут таскаешься к блатным позвонить каждый день, а кто-то шкерит телефон.
Яр несколько секунд смотрел на него, оценивая взглядом высокую крепкую фигуру, а затем спросил:
– Ты кто?
Рядом с молодцом стоял ещё один, которого Яр тоже не знал, и теперь они переглянулись между собой.
– Мама твоя кто, а я Живой, смотреть теперь буду за тобой, дошло?
Яр не сразу понял суть сказанного, а поняв, не поверил – парню едва ли было тридцать, и, хотя выглядел он довольно спортивно, весь был какой-то дёрганный, нервный на вид. Яр уже собирался ответить что-то в духе: «На хуй пошёл» – когда увидел боковым зрением ещё два силуэта с другой стороны. Яр тихонько ругнулся сквозь зубы, было ясно, что четверо для него слишком много сейчас – но сделать не успел вообще ничего. Чей-то ботинок ударил его в больное бедро, так что Яр взвыл и моментально упал на землю, а через секунду другая нога придавила ему лицо.
ГЛАВА 72
Очнулся Яр в больнице.
За следующие три месяца он приходил в себя в этой белой палате ещё раз пять, пока она не начала казаться ему родной.
В тот, первый раз, обиднее всего было узнать, что нападавшие раздавили телефон – с таким трудом когда-то полученный аппарат. Единственное из своих вещей, что он категорически не хотел потерять.
Потом, спустя месяц или около того, добавилась ещё одна.
А в тот день ему казалось, что у него не осталось ничего. Яр знал, что это чувство проходит. Знал, что нужно просто подождать, но теперь цифра, кровавыми всполохами отпечатавшаяся в мозгу, обретала совсем новый цвет – десять лет.
Десять лет в его голове означали не остаток жизни. Десять лет означали смерть.
И не важно было, как он смог бы выжить по эту сторону. Не важно было, что могло его ждать. Осознание случившегося пришло скопом, лавиной, накрыло с головой. Смерть уже началась. Нет, смерть уже произошла.
Яр никогда не задавался вопросом, кто он и какое место в жизни занимал. Сама жизнь была для него чем-то вроде войны всех против всех, в которой он привык так или иначе побеждать. Он бил крепче, решал быстрее, точнее стрелял.
И ещё жизнь имела привычку бить под дых. Вышибая воздух из груди. Вот так, как сейчас.
Впрочем, если подумать, это была не совсем жизнь.
В первый раз это был Журавлёв. Яр не любил об этом вспоминать, но ещё в институте Журавлёв стал тем, из-за кого пришлось уйти с курса и отправиться служить.
Второй раз жизнь ударила под дых, когда Яр вылетел со службы и обнаружил, что ему некуда идти – разве что в банду таких же бесполезных необразованных мужиков, отродясь не работавших и не делавших в жизни ничего. Ещё в мае он был офицером. Майора ему дали в самом конце войны, и он приехал довольный как гусь, в новой форме, и уверенный в том, что мир теперь принадлежит ему. Что ему принадлежит вся мирная жизнь. И первым, с кем он решил погоны обмыть, стал Журавлёв.
«Дерьмо, – процедил про себя Яр, ворочаясь на больничной койке с боку на бок. – Лучше бы обмыл с Вано».
И второй раз, когда его жизнь с треском направилась под откос, это снова сделал Журавлёв.
Яр сжал кулаки, когда кристально ясно перед глазами нарисовалось его лицо. Обрюзгшее от сытой жизни, со злыми маленькими глазками, ни цветом, ни формой не похожими на глаза Яны…
И в третий раз это тоже был Журавлёв.
Журавлёв втравил его в это дерьмо.
Яр не хотел знать почему.
Не хотел думать о том, что и сам сделал достаточно всего, что ненависть Журавлёва, скорее всего, не выросла на пустом месте. В голове билась одна единственная мысль: «Журавлёв втравил меня в это дерьмо».
Тогда – на этапе – образ Журавлёва в его голове был холодным. Яр чувствовал, как, нарастая, клокочет в груди злость, только и всего. Он был уверен, что выкарабкается, каким бы густым не было это дерьмо. Был уверен, что пока он жив – сможет бороться, а пока будет бороться – не сможет проиграть.
Тот факт, что одна только борьба не обеспечивает победы, что он в самом деле может не справиться, что ему просто не выпадет нужной карты, и под откос пойдёт неплохой, в общем-то, план, что его поставят веред выбором, в котором правильного ответа он не найдёт, потому что его не может быть, стал последним, четвёртым ударом под дых, но он всё ещё не укладывался у Яра в голове. Он не видел виновных, потому что виновным не мог быть ни он сам, ни тем более жизнь. Ему нужно было