— Пулями? Мой дорогой, уверяю вас, никто на этом факультете… — Он нажал кнопку интеркома, что было глупо — дверь кабинета была открыта, секретарша сидела в восьми футах.
— Ширли, выясните, находится ли доктор Мейсс в своем кабинете или на занятиях. Попросите его немедленно зайти, если он свободен.
Она повернулась на стуле и посмотрела прямо в дверь. — Вон не явился на свои занятия в восемь часов, сэр, и не позвонил. Я упоминала об этом, когда вы пришли в одиннадцать.
Три очка в пользу Ширли. — Спасибо, миссис Бин. — Он побагровел. — Можете быть свободны.
Резко встав и обогнув стол, он закрыл дверь и торопливо вернулся.
— Я уверен, что этому есть более разумное объяснение. Он пунктуален, по крайней мере, это о нем можно сказать.
Я состроил любопытную гримасу.
— Вы считаете, у него были недостатки?
— Боже мой, вы просто не знаете!
Он откинулся назад, протирая очки краем пиджака.
— В области, и без того переполненной кретинами, мистиками и богемщиками, он… с чего бы мне начать?
— Как насчет…
— …Его позорной деятельности! Мое глубочайшее разочарование, как главы этого факультета, — это когда мне мешают обеспечивать, хм, признательность его сотрудников. Иные мнения, особенно в эти времена экономической переоценки, выдают определенное отсутствие смирения. И у нас нет места для упорствующего индивидуализма. Социально Ответственная Наука не может развиваться таким образом.
А Мак еще спрашивал, где я был! — В какой форме проявлялось его упорство?
— Он пишет письма — дикие, безответственные, абсолютистские, подрывные! Знаете ли вы, он утверждает, что это учреждение было бы более эффективным, если бы управлялось ради прибыли? Как будто эффективность — это допустимый критерий в образовании!
Он доверительно посмотрел поверх очков. — Позвольте вам сказать — даже местные троцкисты и бёрчеры[20] не желают с ним связываться.
Я ухмыльнулся. — Он был пропертарианцем. В книге, которую я читаю, говорится, что они считают весь этот право-левый политический спектр показухой. Это могло немного разозлить ваших заурядных радикалов.
— Возможно. Он был опасен, антисоциален… какой-то большевик!
— Большевик? — Я не упустил внезапную смену времени глагола.
— Интересно, как бы это понравилось Мэри Росс-Берд?
— Кому? Ах, понимаю — такой же, как и все остальные. Что ж, предупреждаю вас, я — тертый калач. Каждый на этом факультете жаждет меня сместить. Ежедневно я противостою насмешкам, заговорам и контрзаговорам. Я буду полностью сотрудничать с ответственной властью — мой счастливый долг как благодарного гражданина — но я не потерплю оскорблений от государственного служащего, вы меня понимаете?
— Конечно, док, я понимаю — у вас знатная парочка.
— Парочка? Парочка чего?
— Нойдов… проехали. Что еще было нетрадиционного в Мейссе?
— Кхм… Ну, он имел обыкновение… имеет обыкновение… путать свою истинную роль на факультете. Он совершенно сторонится своих коллег.
— Вы имеете в виду тех троцкистов и бёрчеров, которые не хотели с ним связываться?
— Я имею в виду, что они часто жалуются, что он изо всех сил старается сделать свои профессиональные занятия туманными и эзотерическими. Они…
— Не могли понять, что он делает.
— Я бы подобрал другие слова. Он не имеет права ставить себя выше своих коллег.
Он нервно порылся в ящике стола, взглянул на меня и передумал, с сожалением задвинув ящик.
Я рассмеялся. — Валяйте. Я и сам никотиновый наркоман.
Он покраснел. — Мы говорили о докторе Мейссе!
Я подумывал закурить сам, но решил не нагнетать. — Так и есть.
— Да. Похоже, он более откровенен со своими студентами, чем с коллегами, общаясь с ними в вульгарной и недисциплинированной манере — они называют его по имени! Я даже слышал, будто он встречается с ними в неформальной обстановке, выпивает с ними, совершенно пренебрегая приличиями и законом.
— Сухой закон — тяжелая штука для всех. Думаете, кто-нибудь из этих коллег хотел бы, чтобы он стал чуть менее откровенным — посредством нескольких десятков мерзких маленьких пулевых отверстий?
Он выпрямился, кажется, по-настоящему шокированный. — Офицер, пожалуйста!
— Лейтенант, доктор Биллс, лейтенант убойного отдела. Я бы тоже не хотел оскорблений от государственного служащего. Что насчет внеклассной деятельности Мейсса?
Он принял самое ледяное выражение лица. Я поставил ему «тройку с минусом».
— Уверяю вас, лейтенант, я не вмешиваюсь в личную жизнь моих подчиненных.
Это меня никуда не приводило.
— Слушайте, Биллс, я просто делаю свою работу, и это не очень-то легко. Все, на кого я работаю, мертвы, и это меня угнетает. Что скажете, если мы объявим перемирие?
Он посидел мгновение, цвет лица вернулся к норме. Затем он микроскопически кивнул.
Поэтому я надавил на него: — Ладно, скажите мне, какой физикой Мейсс занимался в последнее время.
Он удивил меня: — Могу я еще раз взглянуть на ваше удостоверение? Уверяю вас, у меня есть веская причина. — Я протянул ему свою корочку.
Он посмотрел на значок, взвесил его в руке — удивительно тяжелый, иначе не ощущался бы как власть — затем откинул войлочную подкладку и потратил больше времени на пластиковую карточку.
— Полагаю, вы не будете возражать, если я позвоню в ваш департамент, чтобы подтвердить это?
Я узнаю рефлекс человека, связанного с нацбезопасностью, когда вижу его. Я сидел не шевелясь, тренируя свое покерное лицо.
Если бы они сказали ему «нет, лейтенант Беар в Маниту-Спрингс», мне бы понадобились недели, чтобы выкрутиться.
— Вовсе нет. 226-24-21… хотя лучше уточните у оператора, на всякий случай. Попросите лейтенанта Джеймса Дж. Джеймса. «Дж» значит…
— Не думаю, что в этом будет необходимость.
Он украдкой взглянул на часы.
— Видите ли, доктор Мейсс когда-то занимался исследованиями… деликатного характера. Он больше не занимается подобными вещами — конечно, если он действительно мертв, полагаю, это в любом случае так, ха-ха. Этика, как он утверждал, но вы же понимаете, они были только рады. Их беспокоила перемена в его взглядах.
— Мне уже говорили. Примерно когда все это произошло?
— Не сразу. Насколько я понимаю, он окончательно порвал с этим два, два с половиной года назад.
Я вспомнил дату на его партийном билете. — Так почему паника сейчас?
— Это большой срок, если говорить о правительственных секретах.
Биллс снова принялся за свое протирание очков. — Поймите, сэр, он был — учитывая его посредственный талант — довольно далеко впереди в этой области.
— Цена потакания безрассудной независимости. Боюсь, никто