– Кто сказал что-нибудь о возвращении на Землю? У меня в Свехо две жены и шестеро детей, которых надо кормить здесь, на Ктереме.
Моянг оскалился на профессора, вся его доброжелательность улетучилась. Этот человек будет все-таки мешать. Али Моянг уже встречался с такими людьми, которые были фанатично преданы неким абстрактным идеям, таким как закон, или история, или наука, о которых он сам знал мало, а заботился еще меньше.
Бертин настаивал:
– Но научная важность…
– Чего это может стоить на открытом рынке? Можете предложить мне больше, чем я выручу за них в виде чистого золота?
– Н-нет; мне неизвестно о выделении таких средств…
– Ну, и что тогда?
– Но, – сказал Бертин, – вы же никогда не сможете столько унести.
– Почему нет?
– Вы не сможете управиться за лето, которое уже приближается; а следующей осенью Жоваким возьмут под защиту.
– Почему я не управлюсь за сухой сезон?
Моянг чувствовал подступающее желание сказать этому жирному переростку, чтобы он заткнулся. Европейцы всегда думают, что все знают.
– Потому что в районе Жилтак температура в течение дня поднимается почти до точки кипения воды. А вы не можете впадать в спячку, как ктеремианцы. Я сам собирался сворачиваться через несколько дней.
Моянг указал на маленький кондиционер, гудящий без остановки над их головами.
– Днями мы будем спать в палатке, а работать ночью при свете фонарей. К тому времени, когда ваши бюрократы соберутся внести Жоваким в список резерваций, мы уже пройдемся по всей территории, как пылесос.
– Послушайте, Моянг, – сказал Бертин. – Как мне объяснить вам важность…
– Важность чего? Что такого примечательного в куче золотых листов с древними каракулями на них?
– Они содержат – я надеюсь – всю историю королевства Жовак за тысячу ктеремианских лет! Историю до хратов! С тех пор, как Альфонсо Кляйн несколько лет назад расшифровал хратское пиктографическое письмо, мы сможем прочитать большую часть писания о Жоваке, из которого развилась пиктография хратов.
– И кого это волнует? Если ты любишь историю, ее еще полно на Земле, не говоря о других цивилизованных планетах, – столько, что и за жизнь не прочитаешь.
– Но, черт побери, это же знание! Если эти листы переплавят…
Моянг повысил голос:
– Меня образованные люди вроде тебя утомляют. Никто из вас в жизни руками не работал. Мне все равно, когда вы валяете дурака со своей историей и наукой и всеми прочими дурацкими игрушками, но когда вы мешаете человеку, который пытается более или менее честно заработать на жизнь…
Бертин сжал большие красные кулаки:
– Прежде чем я позволю какому-то невежественному побирушке разрушить эти реликвии, я скорее…
– Ты – что? – спросил Моянг тихим угрожающим голосом.
Бертин справился с эмоциями:
– Неважно. Давай поговорим о чем-то более приятном.
– О, конечно. Может, об этих людях фши?
– А что с ними?
– Я слышал разное: что они безобидны и дружелюбны или что они опасны и коварны. А на самом деле?
Бертин пожал плечами:
– Как все первобытные люди на Ктереме, они неплохие ребята. Все зависит от того, как себя с ними поставишь.
– Это как?
– То есть зависит от того, получишь ли ты статус «своего», члена группы.
– Получишь что?!
Моянг опасался, что сейчас ему опять прочтут лекцию. В этом и проблема с такими, как Бертин. Задай простой вопрос, и получишь в ответ поток терминов, которые ни один простой человек не сможет понять.
Манера речи рыжего слегка изменилась в сторону профессорской.
– В антропологии и антропóидологии мы различаем понятие группы «своих» и группы «чужих». Люди фши не делят животное царство на ктеремианцев, других туземных позвоночных, человеческих существ и так далее. Или делят, но только примитивным образом. Для них важно различать фши, что означает члена группы «своих», «один из нас», и тузатша, что означает любое животное – любой активный организм, – который не фши, включая землян и членов других ктеремианских племен. И хотя люди фши честны и альтруистичны по отношению к другим фши, они рассматривают всех тузатша как более или менее дичь.
– Тогда почему же они не закололи и не съели тебя? – спросил Петерсон.
– О, они не антропофаги и не активно враждебны ко всем тузатша – только к тем, кого они боятся, таким как плотоядные фтомы или их враги значи. Я описывал их ментальность. У вас не будет с ними серьёзных трудностей, хотя прямо сейчас они немного шумные и беспокойные.
– Что это с ними? – спросил Моянг.
– Они готовятся к брачному сезону. – Бертин зевнул. – Вы не против, если я посплю? Это был один из худших дней моей жизни.
Когда Бертин захрапел, Моянг распределил стражу между Петерсоном и Ма, наказав:
– Смотрите, чтобы он не тянул руки к ружью.
– Да-а-а, – сказал Петерсон. – Этим фанатикам доверять нельзя.
* * *
Хадаль был похож на все другие ктеремианские деревни, кроме того, что, находясь в отдалении от Свехо, центра поселения землян, он не был затронут влиянием экзотической культуры, исходящей из этого города, и, следовательно, не был изуродован телевизионными антеннами, торчащими с крыш хижин, ржавыми автомобилями, припаркованными рядом, и ктеремианцами, выряженными в гротескные имитации земной одежды поверх их шкур в перьях.
Грохот молота по железу доносился из кузницы, а всепроникающие запахи мусора и нечистот – отовсюду. Деревня казалась неумеренно переполненной для своего размера. Головы, шеи и конечности фши увешивали цветами и другими украшениями.
Вождь Хадаля, которого Бертин представил как Вице–2, вышел, чтобы встретить их, с почетной охраной из копейщиков и лучников. Моянг заметил, что Бертин бегло говорит на языке фши. Единственное, что ему давалось не идеально, его свистки (передаваемые на письме числами) были не такими резкими и четкими, как в речи урожденных ктеремианцев. Вряд ли Бертина стоило за это винить, поскольку у него не было таких прекрасных розовых ктеремианских резцов, чтобы свистеть сквозь них.
И все же Моянг, который всегда достаточно хорошо справлялся с торговым пиджином и поверхностным объемом языка, диалектом которого был фши, не восхищался этим лингвистическим достижением Бертина. Ему самому от такого достижения пользы не было.
За полями вокруг деревни простирались бесконечные леса. Группа фши перемещалась по одному из этих полей с граблями и катком, разглаживая его. Над верхушками деревьев Моянг видел горный пик Спатрил. На высоте двух третей его склона он обнаружил светлое пятно и в бинокль разглядел, что это развалины Жовакима.
Моянг чувствовал, как учащается его пульс от стремления немедленно начать туда подниматься. Он уже воображал драгоценные камни и роскошные одеяния, в