Он вырос до пугающих размеров — вдвое выше человеческого роста, будто горел огромный стог сена, — и мрачно озарял всё вокруг: двери тюрем в бревенчатых срубах, навес над сложенным железом, заднюю стену фабрики и скат её кровли. Снег на дороге таял, чёрная вода багрово блистала. Пламя костра напряжённо билось, яростно вихрилось, клочьями рвалось ввысь, гудело и трещало. А в глубине, в струях огня, словно плясала тёмная женщина: она крутилась, извивалась и прыгала, точно обезумевший шаман на камлании. Оба караульных стояли перед костром как заколдованные.
Савватия самого вдруг властно потянуло к огню — но и обдало ужасом воспоминания. Точно так же его недавно манила в зев печи Лепестинья… Савватий отвернулся, пригибаясь, отчаянно встряхнул головой, сбрасывая наваждение, и краем глаза увидел человека сзади на дороге.
По дороге к костру шла Невьяна.
…После разговора с Васькой Демидовым весь вечер её угнетали тяжкие мысли. Простодушный Васька верил, что Демидовы любят друг друга, но на деле любви к родным людям в них не набралось бы ни на каплю. Демидовы друг другу были врагами: они обманывали, обделяли, убивали своих же… Да и собственная её, Невьяны, семья мало чем отличалась от семьи Акинфия… А тот раскольник в подземном ходе, молодой мужик, любил безоглядно… Он впал в неистовство от горя, что у него умерли жена и дитё… Сердце и разум у него сокрушились… Да, он хотел рубануть Акинфия топором — и рубанул бы… Но Невьяна раскольника не винила. Не находила в себе гнева на него. Он заплатил за всё. Онфим безжалостно зарезал его, и тело скинули в доменную печь. А тоска обездоленного человека осталась Невьяне.
Там, в казематах, сидят другие узники — такие же, как погибший. И они тоже теряют мужей и жён, отцов и матерей, сынов и дочек… Их никто не выручит. И Акинфий Никитич не выручит. Нет, не потому, что боится злить Татищева… И не потому, что душа у него откована из железа. Он не зверь. В нём есть добро. Но какое-то очень особенное… Невьяна понимала: беглые раскольники для Акинфия Никитича ещё как бы не были полностью людьми. Вот когда они придут на заводы — тогда людьми и станут, и Акинфий Никитич ринется за них в самую жестокую драку. А сейчас — нет…
Акинфий Никитич спал, сжимая во сне кулаки и глухо бормоча, а Невьяна не сумела уснуть. Ей хотелось что-то сделать наперекор порядкам Демидовых. Может, это вернёт Акинфия к божьему образу? Или её саму вернёт?.. Она оделась, пошла в поварню, запихала в мучной мешок весь хлеб, что напекли на утро, и в сенях разбудила Онфима, который уже запер двери. Онфим открыл ей замок и ни о чём не спросил. И она отправилась к тюрьме.
Она издалека увидела высокий костёр сторожей и даже удивилась: зачем им такое полымя?.. А потом, подойдя поближе, уже не могла отвести глаза от огня. И караульные стояли столбами, тоже вперившись в огонь. Там, в самом пекле, что-то двигалось, мерцало, изгибалось, как рыба в солнечном речном перекате. Невьяна обомлела. Дивная женщина, тихо смеясь, махала ей рукой и звала к себе… Это была Лепестинья. Это было ускользнувшее счастье её, Невьяны, юных лет, и милосердная Лепестинья обещала всё вернуть, увести Невьяну обратно в те годы и подарить то, что не захотела подарить судьба… А караульные, качнувшись вперёд, медленно шагнули прямо в костёр, и Невьяну пронзила обида, что солдаты возьмут то, что приготовлено ей, израсходуют на себя чужое счастье, и надо поторопиться, догнать их…
Крепкий удар сшиб Невьяну с ног и уронил в холодный сугроб. Чья-то пятерня принялась тереть ей лицо пригоршней снега. Освобождаясь, Невьяна оттолкнула кого-то, но подавилась талой водой, всхлипнула и очнулась.
Над ней склонился Савватий.
— Не смотри туда! — выдохнул он, загораживая собою дорогу к тюрьмам.
Невьяна всё равно дёрнулась и выглянула.
Два солдата стояли в костре, в головнях, на коленях. Стояли и горели. Огонь окутывал их спины, плечи, треуголки. Но солдаты не ощущали ни боли, ни ужаса — они с восторженным упоением ждали, когда сгорят дотла.
— Там Лепестинья была… — прошептала Невьяна.
Савватий снова принялся тереть её лоб снегом.
— Не знаю, кто там был, — угрюмо ответил он. — Морок. Смерть.
Костёр полыхал и колотился, словно некая сила распирала его изнутри и он жаждал взлететь. В обычных дровах не таилось столько жара, чтобы огонь взвивался с такой яростной мощью и на такую высоту. В костре, в его недрах, будто разверзлась дыра в пекло, и пламя выносилось оттуда, из-под земли. А может, это демон пировал и бесновался на двух погубленных душах. Багровые отсветы победно скакали по тающей дороге, по оседающим сугробам, по дощатым дверям в тюремных срубах острожной стены. Небо тускло почернело, и луна исчезла.
Люди в костре повалились в угли ничком. Они ещё неловко ворочались, словно поудобнее устраивались спать на мягкой травке в цветущем райском саду, а жгучее пламя уже пронзало их насквозь, точно ветошь в топке.
Невьяна глянула на Савватия. Он — здесь и сейчас?.. Неужто Лепестинья воистину отдала ей утраченное?.. Это же её, Невьяны, Савватий: всегда ясное лицо в короткой русой бороде, внимательный взгляд, бережные руки…
— Какая ты красивая стала, Невьянушка, — тихо сказал Савватий.
На дороге в костре над двумя мертвецами ликовала неведомая огненная нежить, а Савватий ничего не замечал у себя за спиной. Невьяна снова была рядом. Она полулежала перед ним в снегу, платок свалился, тёмные волосы высыпались на разгорячённое и мокрое лицо, и не было ни холода, ни страха, ни прошедших напрасно пустых лет с их горестями и потерями.
Высокий огонь в костре вдруг упал, как с оборванной верёвки падает сырое и тяжёлое бельё. Савватий обернулся. Мелкие языки пламени мышами врассыпную бегали по двум трупам с торчащими выгнутыми рёбрами.
— Демон ушёл, — догадался Савватий.
— Демон?.. — хрипло переспросила Невьяна.
Савватий промолчал. Он поднялся на ноги и протянул ей руку:
— Вставай, Невьянушка. Не след тебе сюда приходить было…
Слова Савватия окатили отчуждением, и Невьяна не приняла помощи.
— Какой демон? — упрямо повторила она.
— Народ говорит, демон у нас рыскает, — неохотно пояснил Савватий. — Людей в огне губит. Вот солдатов сжёг…
До Невьяны еле дошло, что она и вправду видела нечто дьявольское.
— Надо командирам донести!..
— Не надо, — твёрдо возразил Савватий. — Лучше иди домой и забудь.
Невьяна смерила его почти враждебным взглядом:
— Почему гонишь?
Савватий потоптался, раздумывая:
— Караула теперь нет. А я беглых на волю выпущу.
— Зачем? — поразилась Невьяна. — Ты в раскол перекинулся?..
— Разве только в старой вере добрые люди остались?
Невьяна почувствовала, что её снова умыли снегом:
— Коли поймают, тебя под плети кинут. Насмерть захлещут…
— Авось не поймают, — спокойно пожал плечами Савватий. — А ты ступай к себе, моя милая. Не соединяйся с моим грехом.
Невьяна растерянно молчала.
— Вторая встреча у нас, и опять не в лад, — грустно улыбнулся Савватий.
Невьяна повернулась и двинулась по дороге обратно — к Господскому двору. В снегу валялись краюхи хлеба, что выкатились из её мешка. Невьяне казалось, что она случайно попала внутрь непонятной ей жизни и её мягко отстранили: не вмешивайся, это не твоё. На полпути она всё-таки оглянулась. Савватий уже выволок засов и открывал ворота в тюремном каземате.
Такого Савватия Невьяна не знала.
Глава седьмая
Нежить в огне
Татищев прислал за ним денщика, и Акинфий Никитич сразу понял, по какой надобности. Ночью пленные раскольники перебили караул и сбежали — прислуга всё утро шепталась об этом в сенях. Татищев хотел сорвать зло.
Акинфий Никитич пересёк двор и поднялся на крыльцо башни. В полутьме гульбища с заколоченными проёмами