— Ты чего пришла? — раздражённо бросил Акинфий Никитич.
Надо было попросить его ласково, но Невьяна не могла преодолеть свой нрав. Да и не нужны были ей уступки как бабе — снисходительная жалость полюбовника или высокомерная милость барина. Акинфию она ровня.
— Пособи Василию, — твёрдо сказала она.
Акинфий Никитич сверлил её непримиримым взглядом.
— С чего мне то?
— Он тебе в ответ пособит.
— Как?
Невьяна уже имела ответ:
— Он с Лепестиньей дружит. По его слову Лепестинья демона отзовёт.
Гнев ударил жаром Акинфию Никитичу в лицо. Невьяна полезла туда, где ей не место. С Лепестиньей он сам разберётся: поймает ведьму и вынудит подчиниться. А к Ваське Сатана уже приставил шайтана в караульщики! Нельзя Ваське связываться с нечистью — сгорит!
Акинфий Никитич, багровея, еле сдерживал себя.
— Батюшка мне завещал не брать на заводы родню! — глухо произнёс он. — Эти горы непростые! Они не вверх растут, а вниз, и по ним к богу не ходят! Слабому они душу ломают! И ты не суйся в дело, ежели не знаешь ни пса!
Глава девятая
Бегущий в башню
Зрелище жидкого чугуна, вытекающего из домны, поразило Чумпина до глубины души, и теперь вогулич караулил каждый выпуск. Заслышав звон колокола, которым доменный мастер предупреждал работных, Чумпин в казёнке приводил себя в порядок, как для праздника: оправлял рубашку-хумсуп, поддёргивал штаны и затягивал ремешки на стоптанных нярах. Если Савватий был рядом, Чумпин требовал, чтобы тот шёл смотреть на чугун вместе с ним и отвечал на бесконечные вопросы.
— Зачем кушака нет? — Чумпин указал пальцем на работных у домны. — Кушак защита, энтап защита! Сами Шуртана зовёте, сами энтап не надели! Шуртан придёт — о! нет ничего! — в человека зайдёт, в человека сядет!
— От чугуна, Стёпа, ненароком одёжка может вспыхнуть, — терпеливо пояснял Савватий. — Чтобы сбросить её сподручнее было, пояса и снимают. Опять же без пояса и остывать легче, палит ведь у печи.
Перед арочным устьем домны работные сыпали на пол песок и ровняли его досками. Доменный мастер Катырин, старик придирчивый и крикливый, особой рамкой прочерчивал в песке борозды-изложницы. Фабрика привычно и деловито готовилась к выпуску металла; работные зевали и встряхивались для бодрости. Завершался третий час ночи: самое волчье время.
После Катырина домну принимал Гриша Махотин. Он топтался поодаль. Старик довёл канавку, отошёл с литейного двора и сунул рамку Грише.
— Кто тебе морду-то разукрасил? — злорадно спросил он.
У Гриши после гулянья на Святочном лугу остался синяк на скуле.
— Не твоя забота, Михал Михалыч, — ответил Гриша. — Чего цепляешься?
— Даже в драке ты негораздыш, куды тебе домны строить!
Гриша обиделся и насупился.
— Ты вот мне скажи, мудрец ты сопливый, — не унялся Катырин, — коли твоя Царь-домна моей домны побрюхатей будет, так она чаще моей начнёт чугун сливать ильбо столько же раз дённо, а слива поболе окажется?
— Не знаю! — буркнул Гриша. — То ведь по практикуму судить надо…
— «По практикуму»! — передразнил Катырин. — Слов-то надрал каких от Никитки Бахорева! Белебени вы оба, пустоплёты! В любом случае твоей Царь-домне жара не хватит! Ильбо в распаре, ильбо в горне «козла» сваришь при первой же плавке! Я «козлов»-то нюхом чую, смёткой, глазомеркой! Придётся тебе всю свою нову печку ломать от лещади до заплечиков!
— Какой козёл? — тотчас спросил у Савватия Чумпин; он смотрел и слушал очень внимательно.
— «Козёл» — такой ком здоровенный из чугуна и руды. Если огня мало, то в печи получается «козёл». Твёрдый, будто камень. Его уже не растопить. Чтобы вытащить его, надо печь ломать — наполовину, а то и больше. Вон «козёл» лежит, погляди, — Савватий кивнул в сторону от домны.
Там в углу горбилась гигантская ржавая глыба. Этот «козёл» запёкся лет десять назад. Его выворотили из домны и оставили на фабрике — разбить на части не смогли, а волочить наружу — значит, стену разрушать надо.
— Не каркай, Михал Михалыч! — сказал Гриша. — Тебя горновой ждёт!
Горновой мастер и вправду ждал отмашки от доменного.
— Давай! — скомандовал ему Катырин.
Чумпин рядом с Савватием глубоко и сладостно вздохнул.
Горновой, обряженный в громоздкую одёжу, будто в доспех, с ломом в руках шагнул под свод пока ещё тёмного доменного устья. Зазвенели удары по прокалённой глине в лётке. Арочное устье озарилось. Горновой попятился наружу. Вслед за ним потекла сияющая змея из расплавленного чугуна. И на всю просторную фабрику полыхнул мягкий и яркий божественный свет — благодать изначального творения, когда не было ещё добра и зла, ангелов и демонов, тверди и хлябей. Свет мгновенно разлетелся во все стороны и как чудом вылепил из тьмы кирпичную скалу доменной печи и сбоку от неё — сложный и подвижный механизм мехов: колесо, рычаги, упоры, коромысла, очепы и вздымающееся кожаное крыло. Вокруг литейного двора замерли работные, словно захваченные врасплох, и в высоте проявился завершённый объём помещения: стропила и балки, скошенные плоскости кровли, чёрные окна в надстройке и туманные, мерцающие облака пара. А змея чугунного ручья, не теряя сияния, быстро и уверенно расплелась паутиной изложниц.
Чумпин от восхищения молча вцепился Савватию в локоть.
Но из арки доменной печи мимо горнового мастера внезапно выкатился клубок огня, будто свитый из пламенных струй. На мгновение он распался, образовав нечто вроде призрачного зверя, окутанного тучей искр: в клочья разорванное тело, множество извивающихся ног, выгнутая шея в пылающих перьях и дьявольская козлиная голова с рогами. Порывом обжигающего ветра зверь пронёсся над изложницами литейного двора и врезался прямо в мастера Катырина — врезался, вспыхнул и пропал, точно вокруг мастера всё ослепло. Мастер зашатался, отступил на пару шагов и рухнул на песок. Его чёрствый кожаный фартук-запон, рукавицы-вачеги и борода горели.
Гриша Махотин обомлел при виде адского козла.
Катырин заорал. А работные не растерялись. Такое случалось — человек вспыхивал от жидкого металла, и работные знали, что надо делать. Кто-то расторопный сразу же черпнул бадейкой воды из чугунного чана, где охлаждали инструменты, метнулся к мастеру и плеснул на него. Огонь угас.
Гриша стряхнул оцепенение и закричал:
— Лётку!.. Лётку закрывай!..
Нельзя, чтобы в лётке застыл чугун, — придётся домну гасить.
Горновой молча взялся за рукояти тачки, заполненной сырой глиной, и грузно двинулся обратно под свод — затыкать дырявую пасть печи.
Катырин продолжал орать и колотиться, ворочаясь в песке литейного двора. Его словно било что-то изнутри, как в падучей: то он вставал дугой, опираясь на затылок и пятки, то корчился, то перекидывался на живот и, яростно взрывая ногами песок, дыбился, будто хотел перекувырнуться через голову. Он был похож на сумасшедшую куклу. Подобно поленьям, в разные стороны отлетели увесистые доменные башмаки с железными подошвами.
— Жа-а-арко внутри!.. — надрываясь, вопил старик. — Жа-а-арко, братцы!..
Чумпин рядом с Савватием сжался от ужаса:
— Ойка человека ест!..
Закрыв голову руками, Чумпин опрометью бросился к воротам фабрики.
Работные метались вокруг беснующегося старика и не понимали, чем помочь. Катырина снова окатили водой, но без толку. Полосы только что выпущенного чугуна, остывая, угрюмо тускнели в песчаных изложницах.
— Хватай деда! — закричал работным Гриша. — Одержимый он!..
Гриша сам первым кинулся на Катырина, за Гришей и другие мужики навалились на мастера, однако старик вдруг взвился