— Да, ты понимаешь, папа…
— А вот папа то как раз-таки, лёжа на больничной койке заверял меня, что обязательно мы справимся. Мам, если тебя так припирает тема с Русланом, господи, позвони ему, усынови его уже, а от меня только отстаньте.
Я тяжело выдохнула и, оторвав трубку от уха, сбросила звонок.
Вместе со сброшенным вызовом у меня родилось такое чувство, как будто бы с души камень свалился, и это несмотря на то, что у меня на глазах стояли слезы, несмотря на то, что я давилась собственными словами.
У меня такой груз свалился, как будто бы, я не знаю, каменную плиту с груди сняли.
Я сидела, наклонившись к коленям, тяжело дышала, растирала горло, которое в процессе диалога было спазмировано, и просто не могла поверить в то, что я наконец-таки рискнула.
Рискнула и поставила точку в нелёгкой сепарации между ребёнком и родителем и плевать, что эта точка очень сильно не нравилась другой стороне.
А когда время перевалило за десять вечера, дома все стали похожи на сонных мух. Матвей первый свалился, и Лариса Анатольевна, уложив его, быстро занялась остальными хлопотами. Проверила вещи, собранные в лагерь у Тимура, уточнила у Ани, нужна ли ей помощь с заданиями. Заглянув ко мне, предложила заварить чаю, но я только покачала головой, и к одиннадцати уже все начали расползаться по своим спальням.
Только Аня сидела в зале за маленьким чайным столиком и рисовала скетчи акриловыми маркерами. Когда я села напротив, сложив ноги по-турецки, дочь подняла на меня глаза и, пожав плечами, призналась.
— Папа весь день звонит.
Глава 21
Я посмотрела пристально на дочь и, вздохнув, потянула один из листов бумаги на себя, взяла самый толстый линнер и стала делать набросок маяка, стоящего на обрыве и которого облизывали морские волны.
— А ты что? — между делом уточнила я, понимая, что пристальный расспрос только затормозит Аню.
— А я ничего, сбрасывала, сбрасывала, сбрасывала, — пожала плечами дочка и потянулась за персиковым цветом.
Я бросила косой взгляд в её скетчбук и увидела, что она рисует маффин с розовой шапкой крема и разноцветной посыпкой.
— И знаешь, я даже когда я с девчонками пошла гулять, я ему ответила.
Я заинтересованно вскинула бровь, позволяя дочери самой решать, что она готова мне рассказать, а что нет.
— А он такой мне говорит, типа, он не знал, что она моя училка. И вообще, я все неправильно поняла. То есть, смотри, он три месяца молчал, а сейчас что- то, засуетился, странно.
— Да, — я пожала плечами, —, ну, ты же прекрасно понимаешь, что папа у нас очень неоднозначная личность, — сказала я и улыбнулась.
Тимур, конструировал, Аня — рисовала.
Это были его таланты.
Архитектор тот, кто может и нарисовать, и сконструировать. И значит дети у нас тоже очень интересные личности.
— Блин, мам, да понятно. Ну просто непонятно, чего он такой суетной стал. Как будто, ей Богу, мы случайно прошлись ему по любимым мозолям! — Последне Аня сказала и шмыгнула носом, а я заметила, что голос стал гнусавым. Вот-вот заплачет.
— Не расстраивайся, рано или поздно мы найдём ответ на этот вопрос.
— Да я просто не понимаю, зачем. Ну, ушёл и ушёл. Что такого-то? Как будто мы здесь без него помирали.
— Ну, знаешь, тоже же неоднозначно, выходит, уйти то ушёл, содержание оставил.
— Ой, мам, там того содержания.
— Но, согласись, без него бы вообще было очень плохо. И поэтому, думаю, на основании того, что он причастен к семье, он сейчас пытается в неё вернуться…
— Глупо, возвращаться надо было сразу, — Аня пожала плечиком и вздохнула, отодвинула от себя скетчбук, и я посмотрела на рисунок.
Талантливо, красиво, тени там, где надо лежат, идеально соблюдены пропорции, а Аня ведь никогда не срисовывала ничего. Все, что видела, воспроизводила в голове. А Руслан на протяжении всей нашей жизни только взращивал любовь к талантам своих детей.
С Аней он начал рисовать, ещё когда ей было, по-моему, четыре. Причём он показывал какие-то сложные фигуры, которые дочка не могла повторить, но отчаянно пыталась это сделать, потому что папа же будет доволен, а он приходил с работы, сажал её к себе на коленку, брал карандаш, и дома у него вообще нормальных инструментов никогда не было, вечно пользовался какими-то огрызками, обломками…
И вот брал он, значит, этот покусанный со всех сторон карандаш и что-то показывал Анне, а потом радовался, что она повторила, и то же самое с Тимуром — первые конструкторы, первые стройки.
Я тяжело вздохнула понимая, что если он не был идеальным отцом, то уж точно являлся неплохим, и, как в одно мгновение по щелчку пальцев, он вдруг об этом забыл я не представляла.
— Я по нему скучаю. — Тихо сказала Аня и опёрлась спиной о диван, подтянула к себе колени, обняла их.
— Ты всегда ему можешь это сказать…
— Вот еще! Нет, я не хочу, чтобы он знал. Пусть он думает, что о нём никто никогда не скучал.
Аня в какой-то детской обиде поджала губы, прикусила нижнюю и вздохнула, запустила пальцы в волосы.
— Пойду я, мам, — вздохнула дочь и закрыла скетчбук, быстро собрала все фломастеры и, пододвинув коробку с художественными принадлежностями, убрала все на место.
— Не засиживайся, ложись спать.
И, несмотря на то, что я спать легла в спальне сон все равно не шел, проворачивала одно за одним события прошедшего дня. А потом, ближе к середине ночи в комнате из- за открытого балкона стало прохладно. Я встала закрыть створку и через радио няню услышала кряхтение Матвея, решила сходить проверить, сын взмахивал ручками. И надувал щеки. Лариса Анатольевна спала на диване, который стоял за детской кроваткой, но я, не став её будить, забрала Матвея и ушла вместе с ним в свою спальню, положила рядом с собой. А через десять минут поняла, что надо докормить.
Накормила, убаюкала и только потом сама уснула, а утром так мы с Матвеем разоспались, что не слышали даже, как Аня с Тимуром ушли на занятия и как Лариса Анатольевна их провожала.
И день был какой-то медлительный, и мы с Матвеем почти не выбирались из спальни, но мне почему-то было так хорошо, как за последние несколько месяцев не было никогда.
У меня почему-то сердце даже бежать стало равномерно.
Я смотрела на сонного сына, гладила его по животику. Я ощущала слезы, которые собирались в уголках глаз, потому что впервые за долгое время у меня давление страха исчезло, впервые за долгое время я реально ощутила себя в декрете с полугодовалым сынишкой, с которым надо много спать, которого надо целовать, обнимать. Дотрагиваться кончиками пальцев до крохотной кнопки носика, проводить губами по щёчкам. И даже когда Анютка с Тимуром вернулись с занятий, день все равно не ускорил бег, однако его оборвал звонок свекрови ближе к вечеру.
— Полина… — тяжело выдохнула в трубку мать Руслана. — Ты виделась сегодня с Русланом?
— Что случилось? — Спросила я и только сглотнула.
— Мне только что позвонили с больницы.
Глава 22
— Что? — Тихо переспросил я, ощущая, как на сердце сжалась когтистая лапа. — Что случилось? Что произошло.
Последние слова мне пришлось с боем воровать у собственного организма.
Я застыла, как нелепая ледяная скульптура, и только хлопала глазами, не понимая, что происходило.
— Он не был с тобой? — спросила свекровь, и я замотала головой, не понимала, что она все равно меня не видит, просто замотала головой.
— Мам, что случилось? Мам…
То, что сказала свекровь, было для меня словно бы гром среди ясного неба. Да какой там гром, я ощущала, как будто бы меня мешком с зерном по голове ударили.
— Мне сейчас позвонили из больницы, сказали, что Руслан попал в аварию, и сейчас находится у них. Я думала, тебе тоже позвонили.
— Мне никто не звонил, — произнесла я шепотом, не зная, что делать, куда звонить, что уточнять. — Как такое произошло?