— Ты серьёзно думаешь, что мне вообще было какое-то дело до того, что ты там прописала в бумагах? Ты же сидела в зале суда. Нам нужен развод. Нам нужен развод. Я вообще не заглядывал в то, что было написано. Я психанул, рявкнул о том, что что-то элементарное напишите там. Потому что я думал, что ты не рискнёшь. Потому что мне казалось, что все это фарс. Мы с тобой сейчас такие придём, разосравшиеся в зал суда, посмотрим друг на друга, блять, развернёмся и пойдём мириться. Я явно не рассчитывал на то, что три месяца я буду шариться по гостиницам и не знать, как подойти к собственной семье. И ладно бы мне надо было восстанавливать своё имя перед тобой. Нет, я перед детьми урод. Я не думал, что ты будешь с такой маниакальностью добиваться этого чёртова развода. И тем более, я об этом не думал, когда орал в кабинете главврача, чтобы твоего отца прооперировали быстрее. Мне совсем было не до этого. Мне явно было не до того, что там в бумагах написано. У меня на одной чаше весов твой отец, на другой чаше весов какой-то развод, да, в жопу развод. Потому что я прекрасно знал, если твой отец не встанет, то это будет на моей совести, потому что по определению в разводе всегда виноват мужик. Я прекрасно знал, что если с твоим отцом случится что-то непоправимое, я к тебе никак не подойду. Вот это уже точно будет конец. Я прекрасно знал, что с твоим отцом, который стал и мне отцом, если что-то случится, я, блять, тебе сам этого не прощу. Потому что это твой отец на даче качели моим детям ставил, потому что это твой отец песочницу притараканил на участок, чтобы Анька сидела куличики лепила. Это твой отец завёл грёбаный аквариум, потому что Тимуру очень хотелось наблюдать за рыбками. Твой отец, который стал и моим отцом. Ты серьёзно считаешь, что мне было дело до того, что там написано в бумагах? Нет!
Руслан выдохнул зло агрессивно и зажал пальцами глаза.
— Явно мне было не до того, что написано в бумагах развод, когда у меня жопа, блять, горела с контрактом, потому что я понимал, что сегодня я не заработаю, сегодня я влечу на неустойку, а завтра моей семье негде будет жить. И жрать нечего моей семье тоже будет. Не надо мне говорить, что я там что-то не досмотрел, раз ты заварила кашу с разводом, надо было её вести до конца, надо было трясти по полной. Я все равно не глядя все подписывал.
— А мне почему-то до последнего казалось, что это мне подсунули документы, чтобы подписать, — хрипло произнесла я и постаралась успокоиться, чтобы эмоции не выливались через край, как это было у Руслана.
Шмыгнула носом.
— Я сказал юристу сделать договор и все. Я в него даже не заглянул перед тем, как зайти в зал суда. А ты куда смотрела, если там маленькая сумма написана? Мне явно было не до этого. Я не собирался разводиться. Для меня это было просто показателем того, что ты сильно обижена. Писец, как сильно обижена, Полина. Но не так, что я действительно верил в то, что, заходя в кабинет, в зал заседания, я получу развод.
Руслан туго сглотнул, дотронулся пальцами щетины, потом завёл руку за голову и сдавил шею.
— Я не хотел разводиться, я не изменял тебе. Да, мне было дерьмово. Мне было очень тяжело. Я не представлял, что происходило с нашим ребёнком. Я не представлял, что происходило с тобой. Я реально, как хреновый балерун, передвигался по дому, чтобы только не раздраконить тебя. Я не собирался никуда уходить. Но мне пришлось уйти, потому что три месяца я только и выслушивал, что я лишний. И за свою обиду я тоже должен попросить прощения. Я не хочу Полин, никакого развода не хочу. Не хочу вот так вот приходить урывками видеться с детьми, которые даже со мной не могут разговаривать, не хочу только по воспоминаниям в телефоне видеть Матвея. Это не для меня. Я когда впрягался в эту историю не такого финала ожидал. Я, если уж выбрал то один раз и навсегда. Если бы хотел гулять, сразу бы гулял после армии, гулял бы первый год брака. Хотел бы гулять, перетрахал полгорода, а не прицельно выбирал учительницу Аньки.
Руслан убрал руку с шеи, запрокинул лицо к потолку.
А я растерянно развела руки, не зная, что сказать…
Что я должна была сказать?
Глава 43
Руслан уехал, так и ничего не добившись от меня, скажу больше, мы оказались ещё дальше друг от друга. Если до этого разговора я была при своей правде, то после него у меня внутри поселилось какое-то противное, жгучее чувство беспомощности перед всем абсолютно.
Перед детьми, перед родителями, да, черт возьми, даже перед той нянькой, которая сбежала, как только Руслан ушёл, и я не знала, что с этим всепоглощающим гадским чувством делать.
Лариса Анатольевна укачивала Матвея, напевая ему песенку в детской. Я тихонько зашла, просочилась внутрь, потому что по определению я сейчас не могла иначе передвигаться, я могла просачиваться, шмыгать и так далее.
— Давайте я его укачаю, — предложила я, и Лариса Анатольевна, наклонившись ко мне, передала сына на руки, я села в кресло качалку, откинулась, положила Матвея себе на грудь, а он, сонно взмахнув ручками, поймал мой хвост и прижал к себе.
Тихая песня звучала у меня в голове, и я почему-то невольно стала её напевать, а Лариса Анатольевна просто стояла у меня сбоку и смотрела за всем за этим.
— У меня была подруга, — тихо начала Лариса Анатольевна, вплетаясь и подстраиваясь под мой тембр.
Я перевела на неё заинтересованный взгляд.
— Мы всегда про них говорили, про неё и про мужа,, что они два сапога пара, они так рано поженились, а тогда ещё время было дурацкое. Ну, один плюс, хоть был, он сразу пошёл работать на завод и от завода им через семь лет уже дали свою квартиру. Сначала они от завода жили в бараке. Потом переехали в малосемейку, и вот потом у них появилась своя трехкомнатная квартира на пятом этаже в хрущевке, хорошая такая квартира. И жили они значит. Трое детей родилось, она так плакала, когда третьим забеременела, пошла на аборт. А муж, когда узнал о том, что она поехала аборт делать, а тогда же не так было, что ты приходишь, записываешься, садишься в кресло, и тебе аккуратненько все проводят. Не не не. Тогда не так это было, тогда работал по делам абортов, абортарий в пригороде, в обычных больницах только экстренные аборты делали. Она, значит, туда поехала, в этот пригород, а тогда же такси особо не было, точнее, они были, но по городу разъезжали, а он, когда узнал, ломанулся за ней, кричать начал, ещё только зайдя в здание. Не смейте мою жену уродовать, не смейте моего ребёнка отбирать. Добежал, значит, до операционной, она там уже лежит, готовится, он залетел. Нет, нет, нет, не смей. И третьего вытащим. Третья родилась дочка. Разница у них с первой дочерью в десять лет была, вот правду говорят папина дочь, самая младшая, он её до шести лет на руках в садик носил. И вот в тот момент подруга моя такая смешна всю жизнь была, вечно что-нибудь отчебучит. И вот тогда моя подруга задумалась что-то он долго пропадает в на заводе, и решила проверить его, кинула в почтовый ящик письмо. Ты мне очень нравишься, я с тобой работаю. Встретимся возле новогодней ёлки, я буду в белых валенках.
Я усмехнулась, покачала головой.
— Он, значит, намарафетился, младшую дочку с собой взял, пошёл. А она его то там с подругой и встречает: ах ты, кобель, да как же ты посмел, валенки белые стоял, выискивал.
Я прикрыла глаза и с трудом удержалась, чтобы не засмеяться.
Матвей, почувствовав, что я расслабилась, быстро задремал и растёкся по мне, как маленькая панда.
— Ну, в общем, они поругались на этой ёлке, домой то пришли, а куда деваться, некуда деваться. Он ей да, прости, да я не собирался. Я ж только посмотреть хотел, кто такая, да что она в семью лезет. В общем, вот у них такие вот ситуации случались. А потом он умер. Ей было не так много, чуть больше пятидесяти. Он умер, а она сидит спустя несколько лет и говорит: знаешь, Ларис, лучше пусть гуляка, лучше пусть вредина, но зато живой со мной.
Повисла нелёгкая пауза, и я поняла, для чего рассказывала все это Лариса Анатольевна.