– Для экспериментов!
– Каких?
– Я… изучаю древние яды! Я пишу книгу!
– Покажите рукопись.
– Она… в Афинах.
– Тогда покажите записи.
– Я… потерял.
Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Достал статуэтку. Перевернул. На дне – музейный номер.
– Это – кража.
– Нет! Это… копия!
– Тогда почему на ней – номер музея?
Доктор не ответил.
Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:
Доктор Пападопулос – знает греческий. Соврал про яд, алиби, артефакты. Подозрение – максимальное.
– Не покидайте корабль, доктор. И… не трогайте вещи.
Он вышел. Оставив доктора одного. С кофе. С монетами. С… совестью.
В 5:00 утра он постучал в каюту Теодоры Ланье.
Дверь открыла сама Теодора – в шёлковом халате, с бокалом шампанского в руке и улыбкой, которая не доходила до глаз.
– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы решили проверить, не прячу ли я труп в шкафу?
– Я решил проверить, не прячете ли вы… правду, – ответил он, входя.
Каюта – роскошная. С зеркалами, с коврами, с духами, которые пахли как дорогой грех. На столе – пластинки. На кровати – меховая накидка. На туалетном столике – помада. Розовая. Та самая.
– Можно? – спросил Жюльен, подходя к столику.
– Конечно. Только не ломайте. Она дорогая.
Он взял помаду. Осмотрел. Капсула – сломана. Свежий излом. Как в каюте Мэрион. Только здесь – следов борьбы нет. Только… царапина. На дне. Как будто кто-то… что-то вставил.
– Вы сломали её вчера?
– Нет. Дня три назад. Я уронила. На пол.
– А почему не купили новую?
– Потому что это… подарок. От мужа. Последний.
Жюльен поставил помаду обратно. Открыл ящик. Там – письма. Афиши. Фотографии. Одно фото – Теодора и муж. На яхте. Подпись: «Ницца, 1933. Навсегда».
Он перевернул фото. На обороте – надпись:
«Прости меня, Жан-Луи. Я не хотела. Но ты оставил мне выбора.»
Жюльен показал фото Теодоре.
– Вы написали это?
– Да. После его смерти. Я… чувствовала вину.
– А вы знаете, что мадам Дюпре собиралась опубликовать историю о вашем муже? О том, как он умер?
– Да. Она мне звонила. Месяц назад.
– И вы не заплатили?
– Нет. Я решила, она блефует.
– А вчера? Вы были у неё?
– Нет. Я была в своей каюте. Слушала пластинки.
– А помада? На подоконнике в её каюте – след. Розовый. Как у вас.
– Это не доказательство. Моя помада – не единственная розовая на корабле.
– Но ваша – единственная с царапиной от иглы. Как в каюте Мэрион.
Теодора замерла.
– Что?
– В её каюте – сломанная помада. С такой же царапиной. Как будто… кто-то что-то вставил. Или вынул.
Она побледнела.
– Я… не знаю, о чём вы.
– Тогда объясните, почему в вашей сумочке – шприц?
Она резко обернулась.
– Где?!
– Вон там. – Жюльен указал на сумочку на кровати. – Под зеркальцем.
Она подошла. Достала сумочку. Открыла. Шприц – действительно лежал там. Чистый. Новый. Без иглы.
– Это… для инъекций. У меня больная спина. Я делаю уколы.
– Кто назначил?
– Мой врач. В Париже.
– А рецепт?
– Я… потеряла.
Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Туфли. И… книга. С закладкой. «Травиата». Либретто. На полях – пометки. Красным карандашом. Одна фраза – обведена:
«Пусть умрёт та, кто разрушила мою жизнь».
– Это ваш почерк?
– Да. Я… репетирую.
– А почему именно эта фраза?
– Потому что… она сильная.
– Как и убийство.
Теодора встала. Подошла к окну.
– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я убиваю… на сцене. А не в жизни.
– Тогда почему вы соврали про помаду? Про шприц? Про фото?
Она не ответила. Просто смотрела в море.
Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:
Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – максимальное.
– Не покидайте корабль, мадам Ланье. И… не трогайте вещи.
Он вышел. Оставив её одну. С шампанским. С фото. С… совестью.
В 7:00 утра он сидел на палубе. Пил кофе. Смотрел на море.
Он знал: убийца – среди них. Один из троих. Или… четвёртый. Кто-то, кого он ещё не видел.
Он достал блокнот. Написал:
Итог: – Все – лгут.– Все – скрывают.– Все – боятся.– Все – могли убить.– Но только один – сделал это.– И он… оставил след.– Греческие буквы.– Сломанная помада.– Розовый отпечаток.– Шприц.– Квитанция.– Дневник.– Письмо.– Всё – детали.– А когда все лгут – правда прячется в деталях.
Глава 10. Яд в бокале
Рассвет на «Одиссее» был тихим – слишком тихим. Как будто море затаило дыхание. Как будто волны боялись плеснуть громче обычного. Как будто даже чайки не кричали, а шептали – чтобы не нарушить хрупкое равновесие правды и лжи, которое держалось на борту этого корабля последние двое суток.
Жюльен Бельфонтен не спал. Он сидел на палубе, в шезлонге, с чашкой крепкого кофе и блокнотом, на котором аккуратно вывел:
Факты:
Мэрион Дюпре умерла от цианида.Цианид был в вине. В бокале на столе.Она не пила вино за ужином – пила воду (из-за боли в желудке, как сказала стюарду ).Значит – бокал с ядом не был её.Но она его выпила. Почему?Потому что кто-то… подменил бокалы.Или… подал ей не тот бокал.Кто стоял рядом? Только муж и певица.Арман – соврал про пиджак.Теодора – соврала про помаду, шприц, фото.Оба – могли. Оба – хотели.Но только один – сделал это.
Он закрыл блокнот. Посмотрел на горизонт. На первую полоску света, резанувшую тёмно-синюю гладь.
– Ты думал, я не замечу, – прошептал он. – Но ты ошибся. Потому что я… замечаю всё.
В 8:00 он постучал в каюту Армана Дюпре.
Дверь открыл сам Арман – в пижаме, с сигарой в зубах и бокалом виски в руке. Вид у него был такой, будто он не спал всю ночь. Или спал – но не один.
– Месье Бельфонтен, – сказал он, не улыбаясь. – Вы что, решили устроить мне обыск?
– Я решил устроить вам… помощь, – спокойно ответил Жюльен. – Капитан дал мне право осмотреть каюты всех, кто был в контакте с мадам Дюпре. Вы – в списке.
Арман фыркнул.
– Войдите. Только не трогайте мои вещи. Особенно… нижнее бельё.
Жюльен вошёл. Каюта – просторная, с видом на море, с дорогой мебелью, с запахом табака и одеколона. Всё – на своих местах. Всё – идеально. Слишком идеально.
– Начнём с пиджака, – сказал Жюльен. – Того, на котором след вина.
– Он в шкафу, – буркнул