Она резко обернулась.
– Где?!
– Вон там. – Жюльен указал на сумочку на кровати. – Под зеркальцем.
Она подошла. Достала сумочку. Открыла. Шприц – действительно лежал там. Чистый. Новый. Без иглы.
– Это… для инъекций. У меня больная спина. Я делаю уколы.
– Кто назначил?
– Мой врач. В Париже.
– А рецепт?
– Я… потеряла.
Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Туфли. И… книга. С закладкой. «Травиата». Либретто. На полях – пометки. Красным карандашом. Одна фраза – обведена:
«Пусть умрёт та, кто разрушила мою жизнь».
– Это ваш почерк?
– Да. Я… репетирую.
– А почему именно эта фраза?
– Потому что… она сильная.
– Как и убийство.
Теодора встала. Подошла к окну.
– Я не убивала её, месье Бельфонтен. Да, я хотела бы. Да, я рада, что её нет. Но я не убийца. Я – артистка. Я убиваю… на сцене. А не в жизни.
– Тогда почему вы соврали про помаду? Про шприц? Про фото?
Она не ответила. Просто смотрела в море.
Жюльен закрыл чемодан. Написал в блокноте:
Теодора Ланье – мотив: страх разоблачения. Соврала про помаду, шприц, фото. Подозрение – максимальное.
– Не покидайте корабль, мадам Ланье. И… не трогайте вещи.
Он вышел. Оставив её одну. С шампанским. С фото. С… совестью.
В 13:00 он сидел в салоне, с чашкой кофе и блокнотом, на котором аккуратно вывел:
Детали: – Мэрион не пила вино за ужином – пила воду.– Значит – бокал с ядом не был её.– Но она его выпила. Почему?– Потому что кто-то… подменил бокалы.– Или… подал ей не тот бокал.– Кто стоял рядом? Только муж и певица.– Арман – соврал про пиджак.– Теодора – соврала про помаду, шприц, фото.– Оба – могли. Оба – хотели.– Но только один – сделал это.
Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.
– Ты думал, я не замечу, – прошептал он. – Но ты ошибся. Потому что я… замечаю всё.
В 15:00 он постучал в каюту Элени.
Она открыла дверь в чёрном платье, с опущенными глазами и лицом, на котором не было ни страха, ни злости – только усталость.
– Месье Бельфонтен, – сказала она. – Вы пришли… арестовать меня?
– Я пришёл найти правду, – ответил он, входя.
Каюта – маленькая. В трюме. С одной лампочкой. С узкой кроватью. С чемоданом под ней. На столе – фото. Две девочки. Близнецы. Подпись: «Мэри и Мэсти. 1910».
– Это вы? – спросил Жюльен.
– Да. Я – Мэсти. Она – Мэри. Моя сестра. Близнец.
– Она умерла?
– Да. В 1926. От лихорадки. В Нью-Йорке.
– А эта… взяла её имя?
– Да. И документы. И наследство. И… меня. Заставила работать на неё. Как служанку.
– Почему вы не сбежали?
– Потому что она… угрожала. Сказала, если я убегу – расскажет всем, что я сумасшедшая. Что я убила сестру. Что я… не существую.
– А вчера? Вы были у неё?
– Да. Я убирала каюту. Потом – ушла. Потом… вернулась. Забыла перчатки. Увидела… её. И его. Месье Уиттла. Он стоял над ней. Плакал.
– Вы видели, как он её убил?
– Нет. Я ушла. Я испугалась.
– Почему не сказали сразу?
– Потому что… хотела, чтобы его повесили. За неё. За меня. За всё.
– А теперь?
– Теперь… я думаю, он не убивал. Убийцы… не плачут.
Жюльен кивнул. Подошёл к чемодану. Открыл. Там – платья. Фартуки. И… дневник. Старый. В кожаном переплёте.
Он открыл. На первой странице – надпись:
«Настало время. Она умрёт. И я… стану собой».
– Вы написали это?
– Да. Месяц назад.
– А вчера?
– Я… не сделала этого.
– Почему?
– Потому что… я хотела, чтобы она страдала. А не просто… умерла.
Жюльен закрыл дневник. Посмотрел на Элени.
– Вы не убивали её?
– Нет. Я хотела. Каждый день. Но… не убивала.
– Тогда кто?
– Я не знаю. Но… он или она – умный. И жестокий. И… знает греческий.
Жюльен кивнул. Написал в блокноте:
Элени – мотив: месть. Но… не убивала. Подозрение – снижено.
– Спасибо, – сказал он. – Иди. И… больше никому не говори.
Она кивнула. Вышла.
Жюльен остался один. Долго сидел. Думал.
Потом – достал блокнот. Написал:
Итог: – Все – лгут.– Все – скрывают.– Все – боятся.– Все – могли убить.– Но только один – сделал это.– И он… оставил след.– Греческие буквы.– Сломанная помада.– Розовый отпечаток.– Шприц.– Квитанция.– Дневник.– Письмо.– Всё – детали.– А когда все лгут – правда прячется в деталях.
Он закрыл блокнот. Посмотрел на море.
– Ты где-то здесь, убийца, – прошептал он. – И я… тебя найду.
В 17:00 он собрал всех троих в салоне первого класса.
Не официально. Не как допрос. Как… беседа. За чаем.
Капитан помог – лично пригласил каждого, сказав, что «месье Бельфонтен хочет задать пару вопросов для отчёта».
Они пришли. Все. Арман – в новом костюме, с сигарой. Элени – в чёрном, с опущенными глазами. Теодора – с бокалом шампанского.
Жюльен сидел в центре. С чашкой чая. С блокнотом. С улыбкой.
– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Я хочу прояснить кое-что. Чтобы избежать… недоразумений.
– Мы здесь не для чаепитий, – буркнул Арман.
– А я здесь – для правды, – спокойно ответил Жюльен. – И правда начинается с вопроса: кто из вас подменил бокалы?
Тишина.
– Что? – спросила Теодора.
– Мэрион не пила вино за ужином. Она пила воду. Значит – бокал с ядом не был её. Но она его выпила. Почему? Потому что кто-то… подменил бокалы. Или… подал ей не тот бокал. Кто стоял рядом? Только муж и певица.
– Это… не доказательство, – сказала Теодора.
– Нет. Но это – деталь. А когда все лгут – правда прячется в деталях.
Он посмотрел на каждого.
– Но я найду её. Потому что я не ищу убийцу. Я ищу… того, кто знал, что Мэрион знает. И кто не мог позволить ей жить.
Он сделал паузу.
– До вечера. Подумайте. Если кто-то вспомнит что-то – приходите ко мне. Дверь открыта.
Он вышел. Оставив их одних. С чаем. С тишиной. С… страхом.
В 19:00 он сидел на палубе. Пил абсент. Смотрел на море.
Стучали. Три раза. Тихо.
– Войдите.
Дверь открылась. Вошла Теодора Ланье.
– Месье Бельфонтен… я должна вам кое-что сказать.
– Говори.
– Я… не всё сказала. Вчера вечером… я была у неё. Я… хотела поговорить. Умолять. Она… не открыла. Я постучала. Никто не ответил. Я… ушла. Потом… вернулась. Решила, что она спит. Открыла дверь… и увидела. Её. На полу. Я… не знал, что делать. Я испугалась. Я подумала… меня обвинят. Я… заплакала. Потом – ушла.
– Почему