Флип незаметно подошел со спины и взял ее за руку. Она крепко сжала его пальцы.
– Знаешь, – сказал Флип тихим шепотом, – с этим топором он похож на сказочного дровосека.
Клара кивнула.
– Надеюсь, у него действительно окажется мастерский замах.
В тот же миг из горла Сильвии вырвался хриплый рык, похожий на медвежий рев, и толстяк обрушил топорик на переплетение лиан. С одного удара полукруглое лезвие рассекло сразу пару толстых стеблей и глубоко застряло в третьем. Разрубленные концы лиан захлестали по воздуху, брызжа густым соком, но тут же обмякли. А Сильвия выдернул топор и снова ударил, уже под другим углом. Своей целью он избрал особо толстый и запутанный узел, решив, очевидно, что если разделается с ним, то дальше плетение разойдется само по себе.
– Вот тебе! Вот! – хрипел толстяк, нанося удар за ударом. – Получай, дрянь! Будешь знать, как соваться в мое королевство!
По стене прокатилась дрожь, которую вполне можно было принять за судорогу. Одна волна, вторая, третья… Задрожали белые цветы, роняя на пол лепестки и густые капли желтоватого нектара, и выглядело это так, будто растения заливаются слезами. Но смиренно принимать свою участь они не собирались: несколько толстых лиан уже ползли к Сильвии, извиваясь как змеи.
– Справа! – выкрикнула Клара.
Тереза метнулась к скользящему по полу стеблю, наступила на него ногой и перерезала ножом. Лиана обмякла, и только темно-красный сок продолжал вытекать из нее толчками, расползаясь по полу блестящей черной лужей. А Сильвия рубил и рубил, с каждым новым ударом все больше распаляясь. Сейчас он походил уже не на сказочного лесоруба, а на дикое лесное чудище – черное, косматое, красноглазое и страшное. На каждый удар он рычал и сыпал грязными ругательствами. У Клары на родине его бы точно сочли бесноватым и незамедлительно бы вызвали священника, чтобы провести обряд экзорцизма.
Стена поддавалась с трудом. Ошметки лиан летели во все стороны, но на их месте затягивались новые узлы. Однако и Сильвия не сдавался. Затем пришел черед Раймону вступить в эту схватку – багром он оттаскивал в сторону отрубленные куски лиан или подтягивал крюком извивающиеся стебли ближе к Сильвии. Работа оказалась не из легких: он дышал как загнанная лошадь, а лицо блестело от пота. Через какое-то время его сменил Флип, а Раймон, пошатываясь, отошел в сторону. И только Сильвия, казалось, не знал усталости: он рубил и рубил, рубил и рубил…
– Уф-ф… – сказал Раймон, рукавом вытирая физиономию. – Терпеть не могу полоть грядки. С детства не любил.
– В самом деле? – отозвалась Клара, даже не слушая, о чем он говорит.
– Ну да, – ответил Раймон. – Когда я был мелким, отчим, бывало, отправлял меня на лето к своей матери в деревню. А там – сорняки да сорняки. И еще свиньи. Вот уж не думал…
Но он так и не договорил, потому что в этот момент Сильвия, должно быть, перерубил некий особый стебель, питавший все остальные, и зеленая стена затряслась, как желе, выгнулась назад и рухнула. Не обрушилась, а шлепнулась на пол, точно огромный ком разваренной лапши, и расползлась во все стороны. Сильвия и Флип едва успели отскочить назад. Белые цветы осыпались лепестками все до единого. И по ту сторону упавшей преграды…
– Ну и ну, – проговорил за спиной Клары Вторник. – Ну и ну…
А потом кто-то, кажется Ивонн, пронзительно закричал.
Глава 99
Насвистывая бессмысленный мотивчик, Вильгельм Винкерс идет по узкой мощеной улочке и глазеет по сторонам. Он не знает, где он находится и как здесь очутился, но это кажется ему совсем неважным. Как кажется неважным и то, что улочка никак не кончается – он даже не сомневается в том, что рано или поздно она приведет его куда нужно, где бы это «нужно» ни находилось. И приведет в срок, так что нет смысла бежать и торопиться, можно просто идти и наслаждаться видами. Что он и делает.
Все здесь выглядит причудливым и странным: вытянутые дома неправильной геометрии, похожие на неумелые наброски угольным карандашом или на картонные декорации; злые глазницы пустых окон, за которыми, кажется, нет вообще ничего, даже пустоты; железные фонари, которые светятся, но не светят; черные тени, темнее самых густых чернил и такие четкие, будто их прочертили по линейке… Все это выглядит удивительно знакомым. Вильгельм знает, что никогда прежде не ходил по этой улице, никогда прежде не топтал булыжники этой мостовой, но знает и то, что он уже бывал здесь раньше. Не во сне, но почти во сне. Когда-то он уже писал этот город.
Впереди, точно диковинный сказочный гриб с полукруглой шляпкой, вырастает афишная тумба. Только что здесь не было совсем ничего, а вот она стоит – помятая, обклеенная обрывками газет и плакатов, на которых не разглядеть вообще ничего. Хотя погодите-ка… Вот же почти целый плакат, на котором… С губ срывается короткий свист. Пряча руки в карманах пиджака, раскачиваясь с носка на пятку, Вильгельм глядит на чудную картину.
На афише большой и грузный человек, лохматый и чернобородый, рубит топором толстый стебель. Вроде того бобового стебля, по которому кто-то (Вильгельм не помнит, кто именно) забрался на самое небо и попал в чудесную страну среди облаков. Туда, где в волшебных садах растут удивительные цветы, а живут там исключительно прекрасные полногрудые девы: брюнетки, блондинки, катлинки, фринки и сарацинки, всегда готовые за умеренную плату утешить и приласкать одинокого путника. Как же называлась эта чудо-страна? Гуатавита, кажется… Но бородач на афише отнюдь не стремится в Гуатавиту, в объятия небесных дев. Он не карабкается вверх по бобовому стеблю в страну облаков и снов наяву. Вместо этого он с упорством рубит и рубит толстый оливковый стебель, красный топор в его руках так и мелькает. И это сочетание и противопоставление цветов Вильгельму, как художнику, кажется исполненным особого смысла. Бородач на афише взмахивает топором и наносит очередной удар. Стоит признать, у него отличный замах.
Вильгельма ничуть не удивляет тот факт, что изображение на плакате двигается. Где-то он такое уже видел, и сейчас все кажется лишь повторением пройденного. Да и косматого типа с топором он уже встречал раньше. Вильгельм не помнит, кто он такой, но откуда-то знает, что тот – важная фигура. Ему хочется хоть чем-то помочь бородачу в его нелегком труде лесоруба, да только что он может сделать?