– Любопытная идея, – согласился Макс. – Но что из этого следует?
– Смотрите. Как я уже сказал, это пространство сна пронизывает всё и вся. Мы находимся внутри него, как рыбы в море… Нет, не совсем удачное сравнение. Радио – будет лучше. Каждый человек – это приемник и передатчик в одном лице. Мы одновременно и существуем в этом пространстве, и создаем его, наполняем его и приводим в движение. Один мой друг, кстати, очень тонко это чувствует, он даже пытался строить на основе этого новую поэзию.
Макс слушал его, но бо́льшая часть сказанного от него ускользала. Флип говорил путано, но с жаром. Макс же смотрел на него и изо всех сил пытался не морщиться от боли.
Мысль, которую пытался донести этот юноша – что все в мире связано и переплетено некими невидимыми нитями, неким общим пространством, – завораживала и пугала. Флип сказал, что каждый человек и передатчик, и приемник, но как отличить одно от другого? Как понять, что твои мысли – это и в самом деле твои мысли, а не порождения бессмысленного пространства, лишенного и разума, и души?
– Я все равно не понимаю, при чем здесь радио, которое мы слышали? – спросил Макс. – Все эти странные передачи, этот жуткий смех…
– Смотрите, что я подумал. – Флип всплеснул руками. – Когда мы делаем наши радиопередачи, посылаем сообщения и тому подобное, мы воздействуем на это пространство. Однако логично предположить, что это может работать в обе стороны? И некая информация из этого поля может преобразовываться в радиоволны. Допустим, где-то происходит мощный выброс информации, можно же допустить, что, пройдя через Пространство Сна, она преломляется, как свет, проходя через призму, и превращается в радиоволну? Мощный, как последний концерт оркестра на тонущем корабле… Или как чувства девочки, убитой озверевшими бандитами в собственном доме.
Голос его задрожал от злости. Макс поднял глаза к потолку.
– Если вы правы, дорогой Филипп, – сказал он устало, – то все радиоприемники должны вопить не переставая.
Флип ощерился.
– Возможно, они и вопят. То, что мы слышали, – это лишь самые сильные пробои, но если попытаться перенастроить приемник… Вот это я и хочу попробовать.
Макс продолжал разглядывать желтые подтеки на потолке. Странно, но он никогда прежде не замечал, что узор из шелушащихся пятен штукатурки напоминает силуэт огромной многозубой рыбы с горящей лампочкой в распахнутой пасти. Как будто эта рыба – чудовищный Левиафан – вознамерилась проглотить само солнце.
– Знаете, Филипп, – сказал он, – пожалуй, это самая сумасшедшая идея, которую мне доводилось слышать. Но это не значит, что она неверна.
– На самом деле, – вздохнул Флип, – не такая она и новая. Что-то подобное можно найти даже в сказках. Слышали историю про костяную дудочку?
Макс покачал головой.
– Один из расхожих сказочных сюжетов, – пустился в объяснения Флип. – Обычно по сюжету сказки кого-то убивают и прячут тело, а потом какой-нибудь пастух находит косточку и делает из нее флейту. И как только он начинает на ней играть, дудочка изобличает преступников. Конечно, аналогия не совсем корректна, но идея та же самая.
– Идея, что правда всегда стремится выйти наружу? – Макс вздохнул. – Ох… Вы идеалист, Филипп, но это хорошо. В вашем возрасте нельзя иначе.
Флип поджал губы.
– Я не знаю, что именно стремится выйти наружу, – сказал он. – Но такое чувство, что что-то и в самом деле лезет… Меня не покидает ощущение, будто где-то там, в этом Пространстве Сна, что-то сломалось. И теперь его корежит и корчит. Стихи творятся странными, а сны и того хуже, а это верная примета, что в мире что-то разладилось.
– Знаете, Филипп, кажется, я понимаю, о чем вы. Это чувство, будто что-то пошло не так, – я очень хорошо его помню, такое невозможно забыть. И знаете, когда я испытывал его в последний раз?
– Догадываюсь, – ответил Флип. – Перед Революцией?
– Я хорошо помню, как проснулся посреди ночи от такой сильной тревоги, что не мог ни вдохнуть, ни пошевелиться. Я думал, виной тому обычный дурной сон, а сны мне снились самые дурные, и только потом узнал, что именно той ночью убили короля.
– Да уж. – Флип взъерошил волосы. – Тревога? Да… Но не только. У меня такое чувство, будто у меня на глазах мир сходит с ума. Радостно и весело катится в пропасть, а я ничего не могу с этим поделать. Понимаю, что должен сделать хоть что-то, но не могу. Видели когда-нибудь, как птица пытается лететь против сильного ветра? Вот такой птицей я себя и чувствую: нельзя не бороться, иначе тебя переломает и расшибет о землю, но и сил справиться со стихией тоже нет. Чтобы лететь, птица должна увидеть ветер, если вы понимаете, о чем я.
Флип рубанул ладонью воздух. Макс вздрогнул от резкого движения и опустил взгляд. Оно и к лучшему: он так долго смотрел на Левиафана на потолке, что ему стало казаться, будто воображаемое чудовище оживает, начинает шевелить плавниками и бить хвостом.
– Искать ответы нужно там, где их можно найти. Может, имеет смысл поговорить с этим Кравицким? – предложил Макс. – Если вы правы и это радио и в самом деле порождение Пространства Сна, то ваш профессор должен что-то об этом знать. Университет отсюда недалеко…
– Не выйдет. Из университета его давно турнули, чуть ли не со скандалом. Он ставил какие-то эксперименты, сомнительные с этической точки зрения. Не знаю подробностей, но, кажется, одна из студенток сошла с ума и кого-то зарезала. Бедняжку поместили в клинику, а вот что стало с профессором – понятия не имею.
– Да, незадача… – Макс нахмурился. – Кравицкий? Где я мог слышать эту фамилию?
Он привстал, разминая двумя пальцами переносицу, будто это помогало блуждающим мыслям собраться в одном месте.
– Не знаю, – пожал плечами Флип. – Возможно, случай со студенткой попал в газеты, хотя мне казалось, дело замяли.
– Нет, нет. Что-то другое… Вот только что?..
Мысль скользила совсем рядом, манила блуждающим огоньком. Он обвел взглядом комнату и остановился на обшарпанном секретере, в котором хранил документы и лекарства.
– Сейчас, сейчас… – Опираясь на