Шаркая по полу, Макс двинулся к секретеру. Короткий путь, всего несколько шагов, но каждый из этих шагов отнимал столько сил, будто майор карабкался по отвесной скале в катлинских горах… Но одной рукой отнимал, а другой давал. Оказалось, достаточно сделать шаг, чтобы понять, что он в состоянии сделать еще один, а потом еще, и вот бледная, в старческих пятнах рука легла на латунную ручку в виде ракушки, и Макс открыл дверцу секретера. Даже если бы он пешком добрался до Северного полюса, едва ли он испытывал бы бо́льшую гордость.
На пол посыпались бумаги: старые счета, письма в военное министерство, несколько запечатанных конвертов – письма старым товарищам, вернувшиеся непрочитанными, – и почерневшая за долгие годы медаль… Он не стал поднимать это барахло. Макса интересовала жестяная банка из-под печенья, в которой он хранил таблетки.
– Сейчас, сейчас…
Макс вытащил из жестянки флакон темно-янтарного стекла с криво наклеенной этикеткой. В жестянке среди прочего лежали таблетки, которые могли бы успокоить и охладить его сердце, но их осталось слишком мало, и Макс решил поберечь лекарства на тот случай, если боль станет совсем невыносимой. А пока у него есть силы терпеть.
– Вот… – Макс встряхнул флаконом, на дне со стуком перекатывались с полдюжины пилюль. – Знал же, что слышал эту фамилию.
Он ткнул пальцем в этикетку и прочитал вслух:
– «Крепкосон» – уникальные снотворные пилюли, разработанные по рецепту профессора А. Кравицкого. Решение всех проблем со сном. Спите долго, спите крепко…
– «Крепкосон»? – Флип потянул себя за ус. – Погодите… А разве это не те таблетки, которые мы дали мадам Буше?
Глава 62
Город обратился в лабиринт – пустой, сырой и холодный. Огромные дома с мертвыми глазницами окон выросли до самого неба и дрожали за пеленой дождя. Кривились, преломлялись самым противоестественным образом. Словно бы Этьен волей злого волшебника вдруг оказался внутри неоконченного шедевра Вильгельма Винкерса. Не хватало только свиней; впрочем, если бы за очередным поворотом он увидел бурлящее море из грязных туш, влажных рыл и кривых клыков, он бы не удивился. Испугался бы, но не удивился. Этой ночью возможно что угодно, любые ужасы и чудеса.
Этьен давно потерял счет времени, блуждая по узким проулкам, крошечным улочкам и проходным дворам. Он неплохо ориентировался в городе, даже в запутанных старых кварталах, в которых и днем черт ногу сломит. Но этой ночью город стал другим – тем же самым, но совсем другим. Жутким отражением в кривом зеркале, где правое обернулось левым, а большое – малым. И Этьен метался среди домов, которые казались знакомыми, но на поверку оказывались чужими, чувствуя себя мухой, бьющейся о стекло в бессмысленных попытках найти выход.
Чтобы как-то заглушить тревогу, Этьен пытался сочинять стихи. Для него это был единственный доступный способ поддерживать связь с реальностью – тоненькая паутинка из слов, удерживающая его здесь и сейчас. Он шел и монотонно бубнил под нос:
– Это песенка поэта, заблудившегося где-то, там, где скалятся дома и кругом одна вода, да. Воде нужны круги, в кругах мои шаги[2]…
Это были далеко не лучшие его строчки, но едва ли сейчас он мог сочинить что-то большее. К тому же песенка задавала ритм, и Этьен отдался ему без остатка, впечатывая свои шаги в мерцающие лужи. В туфлях хлюпало, пальцы, должно быть, обратились в сморщенные бледно-синие обрубки, мозоли набухали влажными волдырями, но разве сейчас это имело значение?
– Я люблю одну девицу, не актрису, не певицу, улетевшую, как птица, – там, где плещется вода, не найдешь ее следа… – Этьен запнулся о булыжник и вскрикнул от боли, но все равно продолжил бормотать: – Но по запаху корицы отыщу я ту девицу, подарю я ей свисток – прыг-скок…
Громкий металлический грохот заставил его остановиться. Слова стихли, трусливое сердце пропустило пару ударов, а вдоль позвоночника будто скользнул огромный слизень, оставляя холодный и липкий след. Проклятье! Что это было?! Впрочем, и пары секунд не прошло, как волна страха отступила, и с губ Этьена сорвался истеричный смешок. Вот идиот-то! Нашел чего пугаться. Так греметь и грохотать могла только крышка мусорного бака, упавшая на мостовую. Жалкая железка… Ну и какого лешего она упала?!
Этьен потоптался на месте. И что теперь? Пойти вперед и посмотреть, что случилось? Наверняка ничего особенного. В мире существует миллион причин, по которым падают мусорные баки, и ни одна из них его не касается. Так что правильнее пойти в другую сторону. Сейчас не та ночь, когда стоит потакать своему любопытству.
– Это песенка поэта… Да чтоб его!
Этьен топнул по луже, разбрызгивая холодную воду, и зашагал в сторону, откуда донесся грохот. Скорее всего, причиной шума были городские крысы или бездомные кошки, роющиеся в мусоре в поисках объедков, но вдруг ему повезет и он встретит кого-то, кто укажет ему дорогу?
Идти пришлось недолго. Переулок заканчивался аркой, заложенной кирпичом, так что получилось что-то вроде неглубокой ниши. В ней стояло три ржавых мусорных контейнера, однако отбросов, обломков старой мебели, осколков стекла и прочего хлама оказалось куда больше, и мусор расползающейся кучей вываливался на мостовую. Выглядело так, будто дом стошнило. Людей Этьен не увидел, как, впрочем, не увидел ни крыс, ни кошек. Зато нашел источник грохота – крышку одного из баков, откатившуюся в сторону. Ветром ее, что ли, сорвало? Он пихнул крышку ногой, и та отвратительно заскрипела по булыжникам.
– Эй! – на всякий случай позвал Этьен. – Эй? Есть здесь кто-нибудь?
Он не ждал ответа и не хотел бы его услышать. И совсем не обрадовался, когда из темноты раздалось хриплое ворчание. Этьен тут же отскочил, запнулся и замахал руками, чтобы не упасть.
– Эй? – повторил он, когда удалось восстановить равновесие. Повторил куда тише, чем в первый раз. Все мышцы напряглись, в любой момент он был готов пуститься наутек. – Кто здесь?
Ворчание зазвучало громче – хриплые животные звуки, а затем колеблющаяся тень поднялась над мусорной кучей и замерла. Не крыса и не кошка, а огромная собака, быть может, самая большая псина, которую Этьену когда-либо доводилось видеть. Вовсе не ворчание